Тысяча городов
Шрифт:
Когда Шарбараз, Царь Царей, не позвал его, Абивард пришел в ярость на свою сестру. Рационально он понимал, что это не только бессмысленно, но и глупо. Динак могла бы умолять за него, как она умоляла за него, но это не означало, что Шарбараз должен был услышать. Судя по всему, что Абивард знал о Царе Царей, он был очень хорош в том, чтобы не слышать.
Зима тянулась. Поначалу дети были недовольны тем, что их заперли в маленьком домике, как голубей в гнезде, но потом смирились с этим. Это беспокоило Абиварда больше, чем все остальное, что он видел с тех пор, как Шарбараз приказал ему отправиться в Машиз. Снова и снова
«Почему они просто не скажут, что не знают?» - потребовал он от Рошнани после того, как еще один слух - о том, что Маниакес покончил с собой в отчаянии - достиг его ушей.
«Ты просишь многого, если ожидаешь, что люди признают, насколько они невежественны», - ответила она. Она приспособилась к неволе лучше, чем он. Она вышивала нитками, позаимствованными у слуг, и, казалось, получала от этого такое удовольствие, что Абивард не раз испытывал искушение заставить ее научить его вышивать.
«Я признаю, насколько я невежествен здесь», - сказал он. «Иначе я бы не задавал так много вопросов.»
Рошнани ослабила обруч, который натягивал полотняный круг, пока она работала над ним. Она покачала головой. «Ты не понимаешь. Единственная причина твоего невежества в том, что ты заперт здесь. Ты не можешь знать то, что хочешь выяснить. Слишком много людей не хотят ничего узнавать и просто повторяют то, что случайно услышали, не задумываясь об этом ».
Он подумал об этом, затем медленно кивнул. «Возможно, ты прав», - признал он. «Хотя от этого переносить это не легче.» В конце концов он научился вышивать и сосредоточил свою ярость на создании самого отвратительного дракона, которого только мог вообразить. Он был рад, что у него были только зачатки ремесла, потому что, если бы он мог сравниться в мастерстве с Рошнани, он бы придал дракону лицо Шарбараза.
Некоторые из его фантазий в этом роде беспокоили его. В своем воображении он сформировал картину своей армии, устремляющейся из Васпуракана, чтобы спасти его, которая казалась настолько реальной, что он был потрясен и разочарован, когда никто не ломился в дверь. Как это обычно бывает, надежда превзошла реальность.
Между собой слуги начали говорить скорее о дожде, чем о снеге. Абивард отметил, что он не подкладывал в жаровни столько угля, сколько раньше, и не спал под такими огромными грудами ковров, мехов и одеял. Приближалась весна. Ему, с другой стороны, некуда было идти, нечего было делать.
«Спроси Шарбараза, царя Царей, да продлятся его годы и увеличится его царство, освободит ли он мою семью и позволит ли им вернуться во владения Век Руд», - сказал он стражнику - и тому, кто мог бы слушать. «Если он хочет наказать меня, это его привилегия, но они не сделали ничего, чтобы заслужить его гнев».
Привилегией Шарбараза, однако, было то, что он выбрал для этого. Если сообщение и дошло до него, он не обратил на это внимания.
По мере того, как один тоскливый день перетекал в другой, Абивард начал лучше понимать Тикаса. В отличие от видессианского отступника, он не сделал ничего, что заставило
«Как я, по-твоему, смогу командовать еще одной макуранской армией после этого?» - прошептал он Рошнани в темноте после того, как их дети - и, если повезет, любые затаившиеся слушатели - отправились спать.
«Что бы ты сделал, муж разума, если бы получил другое приказание?» спросила она, даже более мягко, чем он говорил. «Перешел бы ты на сторону видессиан, чтобы отплатить Царю Царей за то, что он сделал?»
Тогда она тоже думала о Тикасе. Абивард покачал головой. «Нет. Я верен Макурану. Я был бы верен Шарбаразу, если бы он позволил мне. Но даже если раньше у меня не было претензий к нему, теперь они есть. Как он мог позволить мне возглавить войска, не опасаясь, что я попытаюсь отомстить, чего заслуживаю?»
«Он должен доверять тебе», - сказала Рошнани. «В конце концов, я думаю, он будет доверять. Разве твой волшебник не видел, как ты сражался в стране Тысячи городов?»
«Богорц? Да, он это сделал. Но смотрел ли он в прошлое или в будущее? Я не знал тогда, и я не знаю сейчас».
Богорз видел и другое изображение: видессиане и корабли, солдаты, высаживающиеся в неизвестном месте в столь же неизвестное время. Насколько это имело отношение к остальной части его видения, Абивард не мог даже предположить. Если волшебник и показал ему кусочек будущего, то он был бесполезен.
Рошнани вздохнула. «Не знать тяжело», - согласилась она. «Например, то, как к нам здесь относятся: само по себе это было бы неплохо. Но поскольку мы не знаем, что будет в конце этого, как мы можем не беспокоиться?»
«Действительно, как?» Спросил Абивард. Он не сказал ей, что Шарбараз хотел отрубить ему голову - и хуже. Какой в этом смысл? он спрашивал себя. Если бы Царь Царей решил сделать это, Рошнани не смогла бы остановить его, а если бы он этого не сделал, Абивард заставил бы ее волноваться без необходимости. Он редко что-то скрывал от нее, но это держал при себе без малейшего следа вины.
Она прижалась к нему. Хотя ночь была не такой холодной, как раньше, он был рад ее теплу. Он задавался вопросом, будут ли они все еще в этой комнате, когда ночи, не меньше, чем дни, будут потными мучениями, а кожа только и делает, что прилипает к коже. Если им суждено быть, они будут, решил он. Он ничего не мог с этим поделать, так или иначе. В конце концов он сдался и заснул.
Дверь в зал открылась. Дети Абиварда уставились на него. Это было не совсем обычное время. Абивард тоже уставился. Он так долго был взаперти, что находил смену распорядка опасным само по себе.
В комнату вошел прекрасный евнух, который проводил его к Динак. «Пойдем со мной», - сказал он своим красивым, бесполым голосом.
«Ты снова везешь меня к моей сестре?» Спросил Абивард, поднимаясь на ноги. «Пойдем со мной», - повторил евнух, как будто Абиварда не касалось, куда он направлялся, пока он не добрался туда, и, возможно, не тогда тоже.
Не имея выбора, Абивард пошел с ним. Выходя за дверь, он подумал, что хуже быть вряд ли могло. Он и раньше так думал, время от времени. Иногда он ошибался, о чем предпочел бы не вспоминать.