Тысяча и одна минута. Том 4
Шрифт:
А ведь что в дяде Мироне было и смышлености?.. только то одно, что не хотел уступить ни кому, не хотел сознаться ни в чем, буде и сделает что глупое, так наровит уверить разными манерами, что он все-таки прав и что его дело хорошо сделано… IIосадил он раз картофелю четверик, да верно с толком умел посадить, что на другой год собрал его тоже четверик не более… «Ну что ты, глупая голова,» говорят ему, «что ты себе достал?..» – Как что? – отвечал Мирон, – достал новый наместо старого! – Вот поди и толкуй с ним, он и тут таки-нрав.
Так собрался
«Куда ты?» спрашивают деревенские знакомцы его.
– В город иду.
«Зачем?»
– Вот, зачем?.. что мне в деревне жить; я там покрайности других поучу, чему сам горазд.
«Останься-ко лучше дома, изладь-ко свою борону, да плетень поправь; видишь развалился весь; а не неси свою бороду на посмешище городу… где тебе других учить!.. Скинь-ко свою шапку, да постучи-ко себя в голову, не пустаяль она?..»
Наш Мирон замахал и руками и ногами, не слушает. То-то обычай-то бычий, а ум телячий, ну да пусто его! сказали люди добрые, пусть идет глупая голова учить других премудрости, авось принесет и себе домой сколько нибудь ума-разума.
Наш Мирон, что бы показать людям что идет он в город не попусту, заложил в телегу клячу свою и взвалил туда четверти три овса, да и тут поумничал: каждую четверть в особый куль зашил, дескать горожане будут дивиться: экой-де смышленый мужик!
Идучи дорогой и вспомнил Мирон, что бара-де, иногда в пути, когда едут, то не все сидят, а встанут иногда да и пройдутся. Вот и наш Мирон, вышедши из телеги, заломил шапку, запрокинул голову, поднял нос к верьху и пошел с ноги на ногу покачиваясь, да думая, что вот только в город явится, то его там чуть не со звоном станут встречать. Идет он и думает, что бы ему такое увидать в городе неразумное да указать на это, или бы выдумать что нибудь, чего люди сделать не догадаются да поучить их тому…
Увидал Мирон на дороге ворону, которая сидела, клевала да каркала, и говорит: вот бы я эту ворону в цех записал: сидит-долбит, дело делает, а небось в ремесленную управу не платит, билета не имеет!.. А Мирон слыхал на барском дворе, что в городе всякий мастеровой должен непременно в цех записываться, так вспомнивши это и сказавши про ворону такое слово умное, инда усмехнулся Мирон: экой-де малый смышленый я! И еще больше вздернул голову, и начал еще больше раскачиваться.
Шедши так время немалое, поднялся он на горку и увидал город вдали (а надобно сказать, что он города никогда в глаза не видывал), выпучил очи наш Мирон, увидавши столько церквей и разного строения…
– Что это за город? – спрашивает он у одного прохожого.
«Разве не знаешь? Москва.»
– Гм! Москва!.. А что стоит Москва? сказал Мирон, ухватившись за пазуху, где у него лежал кошель с деньгами.
«Да ты спятил что ли с ума, али от роду помешанный?» спросил прохожий на Мирона уставившись.
– Чтож такое, – отвечал Мирон, – уж будто ей
«Может и есть, да не нам с тобой ее высчитывать,» прибавил прохожий смеючись.
– Гм! – бормотал Мирон, – так это Москва? – и хотевши похвастаться перед прохожим, что на свете видал-таки многое, сказал, с важностью глядя на город:– да, селенье порядочное!.. чуть не больше того, что от нашей деревни верстах в десяти стоит.
«А как то селенье прозывается?»
– Да кто его знает, позабыл; имя мудреное.
«Не село ль Повиранье, что на речке Вралихе стоит?.»
Как ни глуп был Мирон, а смекнул, что прохожий над ним подтрунивает, замолчал и пошел от него в сторону.
Чем ближе подходит Мирон к городу, тем большее его диво берет; а все-таки другим ему этого показать не хочется: он так и думает, что каждый прохожий и проезжий на него глядят: будет ли-де он дивиться, ай нет; и от этого он прямо и не глядит на город, а взглянет мельком да и отворотится.
А как вошел Мирон в город, да как разбежались у него глаза по обе стороны улицы, то он-было и лошаденку свою позабыл, так разинувши рот и идет посеред мостовой…
Вдруг его кто-то хвать палкой по спине… Мирон больше от испуга, чем от боли, так и вздрогнул весь; глядь, стоит перед ним (как сам Мирон после рассказывал), стоит барин, чуть ли не генерал: в сером мундире со светлыми пуговицами, с красной оторочкой но швам, с черным ремнем через плечо… стоит, кричит, ругает его словами домашними, какие Мирон зачастую в деревне слыхал, и спрашивает: «куда те чорт несет на середку?.. не видишь, что по стороне ехать надобно, чурбан осиновый!»
Схватил свою лошаденку Мирон, отвел к стороне и думает: ну, первая встреча плоха… спасибо правда добрый барин папался, собственноручно колотит, а не то, что бы велел на конюшню свесть!
Подвигаясь далее, увидел Мирон башню высокую, и не вынес искушения, нужды нет что люди смотрят, остановился-таки, дивуется… подшел поближе, постучал по ней… экая штука, видно глиняная, вишь как крепко стоит!.. И уставился смотреть на самый верьх: больше всего его диво берет, как это на самой верхушке железка воткнута, а на железке-то еще железка, да еще так устроена, что висит да от ветру повертывается то туда, то сюда. – Как это угораздило, думает Мирон, такую штуку воткнуть туда?.. ведь это не колдовством же сделали!.. э, э! смекнул-догадываюсь, видно нагнули да и воткнули, нельзя же иначе.
Когда он глядел на башню да мерекал себе на уме про железку, откуда ни возьмися, пырь солдат-Яшка, ловкий, оборотливый, толк Мирона по загорбку… «чего борода зеваешь? а?.. для чего смотришь на башню, говори скорей?..»
Мирон снял шапку, смотрит на солдата, не знает что и вымолвить, боится правду сказать, кто его знает, может-кавалер и осердится… а кавалер-таки допытывается:
«Что же не отвечаешь, а? чего смотрел?»
– Да я так, ничего; я считал сколько-мол ворон там сидит.