Тысячелетняя ночь
Шрифт:
— Клянусь святой пятницей, — вскричал Филь, — мы её вылечим! Скажи ей это, Джиль! Я сейчас осмотрю её раны, скажи же ей. Джиль!
И он сделал уже шаг вперёд, но Стив удержал его за руку:
— Не глупи, Филь, — твёрдо сказал он. — Просила она помощи? Нет. Я знаю, что значит, когда женщина любит. А эта — она билась рядом с мужем, жизнь делила, а делить ли ей смерть — решать ей одной.
Несколько мгновений длилось молчание. Казалось, женщина забыла о присутствии людей. Время от времени она поднимала голову, вглядывалась в спокойное лицо убитого и снова, без вздоха, без слов, опускала
— Здесь, — сказал он тихо. — Двое копают, двое — светят. Джиль, наломай веток, чтобы хватило огня.
Ветер раздувал головешки, комья земли летели во все стороны, ночь заглядывала в могилу — проверить, глубока ли, а круг волков, сидя на границе света и тени, сияя лампадами глаз, служил тихую панихиду мёртвому и той, что готова была следовать за ним.
— Готово, — сказал наконец Филь и, выпрямившись, отбросил меч. — Готово, но ведь она ещё не…
Женщина точно поняла его. Она подняла голову и на лице её выражение отчаяния сменилось тихой радостью, осветилось внутренним светом. Она обратилась к Джилю и проговорила несколько фраз, затем протянула руку и вытащила кинжал из шеи убитого волка.
— Нет! — крикнул Роберт, бросаясь вперёд. — Я не позволю!
Но голова женщины уже опять опустилась на грудь мужа и лишь плечи её слегка вздрогнули.
— Что она сказала? — тихо спросил Стив, не двигаясь с места.
— Она сказала… — и Джиль, по-детски всхлипнув, прикрыл пухлыми ладонями лицо. — Она сказала, что хоть мы и англичане, но она нас прощает. И благодарит и… и рада, что сейчас души их будут вместе…
Качалось, не было обломка скалы слишком тяжёлого, чтобы положить его на эту могилу. Груда камней превысила человеческий рост, когда наконец Джиль остановился.
— Довольно, — сказал он, — теперь не только волку, а медведю не добраться. По старинному обычаю в холм нужно было положить что-нибудь памятное для тебя. Тогда покойники придут на тот свет не с пустыми руками. — Стив молча отстегнул свой кинжал в серебряной оправе, Филь снял с шеи маленький образок: «Она не христианка, но думаю, бог меня поймёт и простит». А Роберт отошёл в сторону и, незаметно вынув что-то из старой бархатной сумочки, тихо и крепко прижал его к губам. Через минуту он молча опустил руку в оставленное в могильном холмике углубление и вынул её пустую. Он отдал маленькой верной шотландке самое дорогое, что у него было: он отдал ей перстень Мериам.
Взошедшая с полуночи молодая луна осветила узкую горную тропинку в дремучем лесу. Четыре фигуры осторожно, но быстро продвигались по ней. Смертельно опасном было такое путешествие для англичан по стране, разграбленной и опустошённой их королём. Настороженные, с мечами и щитами наготове, шли они, прислушиваясь к малейшему шороху, но не было нерешительности в их сердцах. Спаянные по-прежнему общей дружбой и доверием, они направлялись в Ноттингем, в родной зелёный лес, где есть олени, но нет людей.
Глава XXI
— Клянусь преисподней, ты выйдешь за него, Мериам, хотя бы тебя венчали связанную по рукам и ногам!
— Тебе не удастся это, дядюшка Кесберт. Моим мужем будет лишь тот, кого выберу я сама.
Яркое весеннее солнце заливало
Два конюха давно уже с трудом держали под уздцы горячего чёрного жеребца в походной сбруе, группа по-походному же одетых и вооружённых слуг поодаль готова была по первому знаку господина сесть на лошадей и следовать за ним, но он медлил с отъездом. Стоя на нижней ступеньке крыльца, он повернулся и с гневом выкрикнул последнюю фразу, на которую последовал такой смелый ответ.
Сиятельный барон гневался не на шутку. Его красивое надменное лицо потемнело, левой рукой он теребил длинный, с проседью, чёрный ус, правая, сжатая в кулак, казалось, готова была ударить дерзкую спорщицу, стоявшую на верхней ступеньке крыльца. А она одна, казалось, не была смущена среди общего трепета. Яркие чёрные, такие же гордые, как и у дяди, глаза её бестрепетно выдержали его разъярённый взгляд. Длинное платье делало её выше и тоньше, чем она была на самом деле, чёрные косы выбивались из-под вышитого газового покрывала на упрямой головке, спускались почти до земли. Она держалась за ветвь винограда, с которым сливался блеск её зелёной бархатной одежды.
Но гнев благородного барона не смягчала трогательная красота племянницы. Алчность и честолюбие владели его мрачной душой, и ставшему поперёк дороги не было пощады. Граф Гольдернес, знатный и богатый сеньор, добивался руки его сироты племянницы и её должен был получить, нравится ей это или нет. Дружба с графом была выгодна дядюшке. Одинокий, богатый и больной старик, конечно, скоро умрёт, и блистающая красотой и молодостью Мериам унаследует все его поместья. Но взбалмошная девчонка отказывалась понимать все выгоды такого брака. Тем хуже для неё.
— Через месяц — свадьба, — мрачно проговорил дядя и протянул руку к поводу коня. — Свадьба… или монастырь, — резким движением он вдруг отстранил повод и, сбежав по ступенькам, остановился лицом к лицу с девушкой. — Ты поняла? Свадьба или монастырь, — резко повторил он. — А молодчика — забудь. Роберта Фицуса больше нет, а бродягу Робин Гуда, если не повесили на прошлой неделе, значит повесят на следующей.
Мериам пошатнулась. Краска сбежала с её лица, и торжество вспыхнуло в гордых глазах дяди: не устояла-таки и сдержанность проклятой девчонки.
— Робин Гуд, — медленно повторила она. — Так это он? Он не погиб?
— Он, — злорадно подтвердил барон Лонсделл и повернулся, уже спускаясь по ступенькам. — Грабитель и вор.
— Неправда! — горячо возразила Мериам и, протянув обе руки, ступила вперёд во внезапном порыве. — Робин Гуд не грабитель. Он отдаёт бедным то, что несправедливо у них отняли. Я слышала…
Но внезапно она замолчала и в смущении даже отступила назад: искажённое гневом лицо дяди было страшно, его рука в панцирной перчатке поднялась, как для удара, но… на крыльце уже никого не было. Испуганная Мериам убежала.