Тысячелетняя ночь
Шрифт:
— В уме ли ты, парень? — вскричал он с нешуточной досадой. — Да где же ты слышал, чтобы Робин Гуд ощипывал пёрышки соловьёв и малиновок?
Глаза юноши блеснули слабым оживлением:
— Ты Робин Гуд? — спросил он и, покачав головой, добавил. — Говорю тебе: мне всё равно. Не нужна одежда? Оставь же виелу на память и отпусти меня.
Он вяло попытался освободить своё плечо от тяжёлой руки Робина, но получил толчок, от которого отлетел в сторону и упал бы, если б другой человек, появившийся вслед за первым из-за кустов орешника, не поддержал его.
— С ума сошёл, капитан? — вскричал он с досадой, но Робин
— Говорю тебе, Гуг, — вспыльчиво крикнул он, — что буду трясти этого мальчишку, пока он не проснётся и не почувствует себя мужчиной. Эй, приятель, если у тебя рыбья кровь, я разогрею её парочкой хороших тумаков. Может быть, ты догадаешься сказать тогда, что за беда стряслась с тобой и чем тебе можно помочь?
— Помочь, — медленно повторил юноша, как будто просыпаясь, и вдруг, оттолкнув Гуга, кинулся к Робину и схватил его за руки.
— Так помоги мне! — пылко вскричал он. — Помоги! И всю жизнь свою я, Аллен о’Дел, отдам тебе!..
— Вот так-то лучше, — одобрительно проговорил Робин и крепко сжал и потряс тонкие руки. — Говори, дружок, да скорее, дело, видно, не терпит.
— Через час по этой дороге пройдёт свадебный поезд, — волнуясь и торопясь, заговорил менестрель. — Франклин Седрик отдаёт свою дочь, мою невесту, в жёны сэру Гуго де Феррико и епископ Герефордский повенчает их в нашей приходской церкви. Ему семьдесят лет — жениху, но он норманн, богат и знатен, а я… бедный саксонский певец. Он поедет с целой свитой гостей, слуг и оруженосцев, и с ними ещё слуги епископа. — Снова опустив голову, юноша добавил упавшим голосом, — только чудо может спасти её и меня.
— Нет, всё-таки тебя, похоже, спасёт пара хороших затрещин, — беззлобно сказал Робин и, обернувшись к Гугу, быстро добавил:
— Норманн богат и знатен и негодяю семьдесят лет. Недаром у меня сегодня чесались руки… Спеши же, брат, молодцы уже выспались и скучают без дела. Бегите к церкви да поживее и спрячьтесь в кустах. А услышав сигнал, не зевайте, я затрублю только, когда нам здорово подпечёт пятки. Готов ты, юнец? — Но менестреля нельзя было узнать. Нахмурив брови и крепко сжав губы, он бережно укрепил виелу за спиной и молча попробовал, хорошо ли ходит в ножнах его небольшой лёгкий меч. Затем быстрым движением спрятал под шапку нависшие на глаза золотистые кудри.
— Идём, — твёрдо сказал он. — Выходит, я слышал о тебе правду.
Не успели потревоженные человеческой речью горлинки заняться собственными делами, как за поворотом опустевшей дороги послышались стук копыт и весёлые голоса. Это были важные путешественники. Они ехали по трое в ряд и громкими речами разгоняли робких обитателей леса. Два белых мула в переднем ряду и такой же масти конь между ними сияли роскошью убранства не менее, чем сами всадники. Рыцарь на белом рысаке был облачён в золочёную кольчугу итальянской работы, и узорчатый шлем с поднятым забралом, ножны громадного прямого меча и изогнутые шпоры украшали драгоценные камни. Сердце блестящего рыцаря несомненно билось молодо и горячо. Лихо подбоченясь и ловко поворачиваясь в седле, и выразительно поглядывал на следовавшую за ним нарядную девушку.
Однако любопытному дятлу, притаившемуся за веткой старой берёзы, удалось подметить, что рука важного рыцаря, державшего поводья, порядочно дрожала и шлем на гордой голове подозрительно колыхался. Увы, годы бегут одинаково быстро
Однако это меньше всего интересовало сиятельного барона. Сам епископ Герефордский в чёрной шёлковой одежде, украшенной кружевным воротником и подбитой дорогим мехом, ехал справа от жениха на спокойном муле. Сам приор Эмметского аббатства, весёлый и румяный более, чем это следовало бы благочестивому монаху, ехал слева от него. Роскошный пир и щедрые подарки жениха ожидали их, прочее — не имело значения.
Толстый человек в красной суконной одежде с падавшими на плечи длинными седыми волосами, отец невесты, следовал справа от неё во втором ряду. Лицо его сияло от гордости. Шутка сказать: знатнейший нормандский барон готовился стать его зятем. Правда, поведение дочери несколько портило его настроение; глупая девчонка будет важной дамой при королевском дворе, а едет — словно не на свадьбу, а на похороны. Недаром сегодня, чтобы уговорить её сесть на лошадь и вытереть заплаканные глаза, пришлось прибегнуть не только к благочестивым увещеваниям, а и кое к чему покрепче. И важный Франклин с некоторым смущением покосился на плеть с резной рукояткой, висевшую на луке седла.
Взрыв хохота в весёлой толпе гостей, следовавшей за ними, перебил его неприятные мысли. Выпрямившись, строгий отец расправил на груди длинную свою саксонскую породу.
«Э, не беда! Слёзы девчонки — роса. Высохнут сразу же, как достопочтенный епископ Герефордский совершит священный обряд венчания над ней и… этой старой вороной», — докончил он мысленно, так неожиданно для самого себя, что невольно притронулся рукой к губам, как бы опасаясь, что кто-то подслушает его крамольные мысли.
Счастливому жениху, очевидно, не приходило в голову, что кому-нибудь он может показаться неподходящей партией для красавицы. Упёршись правой рукой в бок и опустив поводья, он левой лихо закрутил снежно белый ус и радостно выпрямился, когда дорога внезапным поворотом вывела их к небольшой, одиноко стоявшей церквушке.
Правда, он предпочёл бы пышную свадьбу в Лондоне. Там красота невесты многих бы заставила ему позавидовать, но обстоятельства вынуждали торопиться.
Двери церкви уже были открыты, и взволнованный до испуга скромный сельский священник поспешил навстречу пышному поезду.
Епископ прервал его заикающуюся приветственную речь и, довольно бесцеремонно опершись на согнутую спину священника, слез с седла:
— Договоришь потом. Всё ли у тебя готово, любезный брат?
— Сиятельный барон, досточтимый приор Эмметский, скромный наш приход… — снова забормотал несчастный монах и умолк, окончательно сбитый с толку громким смехом приора.
Забыв о своём почтенном сане, тот ловко соскочил с мула — к великому конфузу спешивших к нему на помощь служителей.
— Клянусь святой троицей, — вскричал приор, — если б не венчать наших прекрасных наречённых, этот бедняга с перепугу… — он готов был добавить нечто весьма вольное, так как больше славился свободой языка и поступков, чем благочестием, но в эту минуту внимание его привлекла фигура в зелёной одежде, появившаяся на пороге церкви. Вид у незнакомца и без оружия был довольно воинственный.