Тюрьма для свободы
Шрифт:
«Вот ты и она, милая невеста твоя и ты желанный жених, — говорила она и продолжала. — Вижу церковь. Гости стоят в ряд. Играет свадебный марш. Входите вы, такие молодые и красивые, что глаз радуется, когда смотришь на вас».
И она рассказывала церемонию каждый раз по-разному. Затем начинала веселым голосом петь вместо марша Мендельсона что-то наподобие немецкого parademarsch. Вставала, начинала медленно кружиться, словно вспоминая, как когда-то вместе с дедом танцевала вальс. Тогда мама подмигивала Рэну, чтобы тот обнял grandmother и потанцевал вместе с ней. Он так и поступал. Тяжело было танцевать с пожилой женщиной, которая весила на целых тридцать килограмм больше. В скором времени замечал, как у нее начинает со страшной силой абсолютно не в ритм биться сердце, начинала трудно дышать, кашляла и с трудом присаживалась на стул возле дубового круглого стола, опираясь о него локтем. Говорила, что
А было дело, читал Эмили Дикинсон «Я — никто. А ты — кто?»
Я — Никто. А ты — ты кто? Может быть — тоже — Никто? Тогда нас двое. Молчок! Чего доброго — выдворят нас за порог. Как уныло — быть кем-нибудь — И — весь июнь напролет — Лягушкой имя свое выкликать — К восторгу местных болот.А мать декламировала на память Аллена Тейта «Последние дни Алисы»:
Как в космосе, здесь ночь без дней, вернее — День без ночей, и мир развоплощен Так сладостно, и стынет перед нею Ленивый прах людей, сгущенных в сон!.. Мы тоже не вернемся в мир разбитый — Толпа теней, бесформенный поток, Расплывчатая взвесь и монолиты, Неисчислимой вечности итог —Мать выучивала большое стихотворение назубок. Иногда цитировала строки, если вообще стихи можно цитировать. Верила, что это позволяет ей улучшить память и язык.
Обязательной программой было вечернее чтение. Кто-то сидел в гостиной, кто-то на кухне. Читали книги или старые журналы. Вернее будет заметить, перечитывали понравившиеся произведения. За это время Рэн успел просмотреть много исторических романов, в том числе Болеслава Пруса, Мориса Дрюона. Маме был по нраву роман Колина Маккалоу «Поющие в терновнике». А бабушка была большой любительницей женской прозы, при чтении которой горько вздыхала о минувшем и повторяла:
«Надо чтоб вы жили также роскошно, как эти люди в романах. А я свое… Мне-то что. Конец близок. Пора. Давно время настало».
Мама Рэна тогда подходила к ней, обнимала и просила не говорить так. Опускалась, клала свою голову на колени бабушки. Та ласкала ее волосы, целовала в затылок и молчала. Это тишина таила в себе множество эмоций, ощущений и смыслов. В эти минуты он больше всего чувствовал прилив любви к своей матери. Ему нравились ее ангельские черты лица. Она была очень нежной, хрупкой женщиной. Ей было в то время тридцать шесть лет от силы, но уже была вдовой. Иногда он думал о том, что в скором времени у нее должен появиться ухажер. Хоть и ревновал бы, но со временем привык. Да и ему было бы лучше: в окружении женщин, желая того или нет, попадал под их влияние. Получал женское воспитание, а это, как известно, чревато последствиями. Разговоры мамы и бабушки рядом с ним могли оставить свой отпечаток на характере. Рэн любил следить за ними, стоя возле двери и облокотившись на нее. Потом оставлял их наедине, накидывал на себя куртку, уходил и бродил по мощеным дорогам деревни. Если сам не уходил, то бабушка давала знак, намекая что им с мамой нужно остаться на время одним.
Чаще он желал уединиться у пруда, куда приходили за водой девушки. А молодые парни проезжали верхом и вроде как мимо, но, каждый раз, останавливались. Поили своих коней, или набирали воды для питья. Цель же у них была восхититься и заворожить. Босоногие девчата сплетничали между собой, держа в руках глиняные кувшины. Юнцы кипятились и ершились подле, выпячивая грудь вперед и показывая свои мускулы. Рэну всегда нравилась женственность деревенских красавиц и мужественность адонисов. Завидовал им, и часто не скрывал своего любопытства. Зелень
У пруда его смущались. Тогда, постояв немного, он поворачивался и уходил в центр села. Сами жители построили посередине деревни возле холма площадь. Рядом бежал маленький ручей. Земля была на этом участке асфальтирована, все деревья были сохранены. Стояли скамейки со спинкой, которые по вечерам когда-то освещались фонарями. Теперь из-за войны вокруг была одна тьма. Но это не мешало молодым приходить сюда. Старики по вечерам не выходили, не желали мешать влюбленным быть наедине друг с другом. Лишь изредка появлялись там вдохновенные пожилые пары, держа друг друга за руки. Они смотрели на все прощальным взглядом. Будто вместе ожидали конца. Не мешая другим, еле слышно читали стихи. Дрожа, целовались, и после хохотали, стесняясь как дети. Такие пары встречались редко, и к ним относились двояко: с грустью и с завистью. Недоумевали, когда дедушка целовал в носик свою возлюбленную и что-то ей шептал. Но именно в эти редчайшие минуты понимаешь значимость настоящей любви, спокойной и размеренной. Как-то Рэн заметил, встретив такую пару и наблюдая за ней, что старческая любовь похожа на молитву: в ней есть неизвестная сила, способная помочь понять и осмыслить свое существование. Захотелось и ему обнять кого-то, чтобы кто-то положил ему на плечо свою головку. Он сидел и смотрел вдаль, наслаждаясь моментом. Миг хоть и длиться до бесконечности, но продолжается всегда секунды. Время жестоко. Любовь, хоть и считается самым сильным чувством, все же находится под властью пространства и определенного периода. Любовь — единственная из эмоций овладевала им, переполняла душу, тревожила разум. Но не находил человека, кому мог бы отдаться. Ощущение пустоты присуствовало в нем. Впервые в своей жизни начал осознавать, что нуждается. И это мешало ему сориентироваться. Нужда заставляла совершать не до конца осознанные действия.
Однажды, прогуливаясь поздним весенним вечером по прямой дороге от дома к центру, погруженный в свои мысли, он смотрел на здания, которые еще недавно были жилыми. Военные самолеты бомбили все подряд, уничтожали целые дома и деревни. В определенный час все спускались в погреб, чтобы спастись самим. Он глядел на еще неубранные стекла и думал: а что, если однажды и они останутся без кровли. Эти мысли посещали всех, так или иначе. Говорят, плохие мысли посылаются в космос. Но еще говорят, что береженого Бог бережет. Необходимо было думать о том, что будет завтра, чтобы суметь уберечься, если такое произойдет. Слава богу, дедушка в свое время позаботился и построил жилье под землей. Там было все, что необходимо. Бабушка туда перенесла даже пианино, на котором в свое время училась играть мать. Очевидно, что про посуду и драгоценности, которые переходили от поколения к поколению, не стоит и говорить. Мама рассказывала Рэну, что если что-то и случится, то можно будет продать драгоценности и купить хороший двухэтажный дом. В городе же осталась запертой отцовская квартира. Бояться, что останутся без крова не имело смысла. Но повсеместный страх не давал покоя. Трепет — странная фрустрация, по сути дела приносящая с собой лишь хаос. Является итоговым состоянием смятения. Боязнь сидит в нас с самого рождения, лишь время от времени вновь зарождается как вулкан и губит изнутри. Кажется, что это котловина тревожности и есть бессознательность.
Думая обо всем этом, он продолжал шагать по мокрой земле. Постепенно привыкал к этому и время от времени забывал чистить туфли, которые тут же пачкались от пыли и от грязи. На сей раз его остановили странные звуки. Посмотрел вокруг себя и увидел заброшенный дом, от которого остались лишь стены. Подошел поближе и через разбитое окно взглянул вовнутрь. Комнату освещало небо. Все было перевернуто вверх дном. Сломанные стулья, стол, кровать, шкаф и сервант валялись на полу. Посередине всей этой кучи был виден силуэт юного солдата. Тот, спустив вниз штаны, раздвинув ноги, бездействовал. Перед ним на коленях стояла девушка, чья голова то быстро приближалась к нему, то отходила назад. Щеки ее были вздуты и, казалось, что она держит во рту что-то большое. Солдат кричал на неизвестном наречии. Правда было ясно, что он не с вражеской стороны: это был всего лишь один из диалектов. Она издавала чмокающие звуки, которые обычно характерны для еды. Было видно, как он играет с ее волосами, то гладя их, то дергая вниз. Иногда она от боли громко кричала, а тот в ответ лишь улыбался и что-то говорил нежным голосом.
Рэн почувствовал на своем плече чью-то руку. От неожиданности вздрогнул. Перед ним стоял солдат:
«Куришь? — сказал тот и, не дожидаясь ответа, продолжил, подмигнув. — Давай присядем на тот камень. Не будем им мешать?»
Рэну захотелось отклониться, но этого не сделал, а вместо этого зашагал вслед. Его лицо покрылось краской, как бывает обычно с теми, кого поймали за непристойным занятием. Камень был большой и они вдвоем спокойно, не стесняя друг друга, разместились. Солдат, подав пачку сигарет, снова предложил закурить. Рэн снова отказался, показав рукой, что не хочет. Тот пожал плечами, словно говоря: «Ну, что поделать, раз не хочешь. Не буду настаивать». Сам закурил. Чувствовалось напряжение.