У-3
Шрифт:
Китти сделала последнюю затяжку, вытянулась поперек кровати и потушила сигарету. Пошарила на тумбочке, нашла часы Алфика и повертела их, вглядываясь в стрелки.
— Хеллот, — сказала она, снова ложась. — Честное слово, я тебя не понимаю. Ты ведь считаешь, что мир разумно устроен. Сидишь на вершине благополучия и воображаешь, что ты и все другие на седьмом небе. Когда ты говоришь о защите свободы, ты заботишься о защите своих привилегий. Наши социал-демократические старики мыслили шире. Отец твой и его товарищи. Вспомни Авг. Хеллота и все эти переговоры и требования об арбитраже, о росте покупательной способности. Пусть речь шла всего лишь о каких-то кронах, о грошах, за этим стояла воля к переменам. Если я против социал-демократов, это не потому, что они добивались
Алф Хеллот, совершенно голый, если не считать перстня с печатью семейства Хюсэен, сидя на белых простынях в окружении немецкой мебели и правил распорядка в рамке под стеклом, ответил:
— Что верно, то верно. Своими ушами слышу. Что мы лишили тебя речи.
В его голосе не было сарказма. Он ничего не добавил. Заметил вдруг собственную наготу.
Китти:
— Ты все спрашивал. Что такое экзистенциализм. Что я могла тебе ответить, восемнадцати-девятнадцатилетняя девчонка в свитере и спортивной куртке? Может быть, такой наряд олицетворял экзистенциализм в Ловре пятидесятых годов. Плюс то, что у меня не было других ответов.
— А сегодня? Что бы ты ответила?
— Что в основе жизнеощущения было чувство бессилия. Только любовь могла противостоять парализующему страху. Любовь немедленно, которая брала верх над самыми ужасными внешними обстоятельствами в тени атомного гриба и тотального истребления, в тени угнетающей религии и общества без истории, на переменах в ловринской школе, призванной сделать нас полноценными людьми. Немыслимый страх атомного века при мысли о том, что смерть человека питает жизнь, тогда как атомная смерть только смерти и служит, давал себя знать личной болью каждого человека в отдельности. Но перед угрозой тотального истребления мы, во всяком случае, переплелись в общем страхе, который заложил основу новой любви, новой веры в жизнь.
— Псевдософия! — сказал Алфик Хеллот. — Ты большой псевдософ, Китти. Тебе бы обратиться к психиатру с твоими сантиментами. Ты умеешь говорить непонятные фразы так, что всякому понятно — это вздор.
Китти снова закурила.
— Так я могла бы ответить на твой вопрос десять лет назад. Не сегодня. Я больше не верю, что любовью можно смирить атомную бомбу. Задуть атомный огонь тенор-саксом. Политика — это сегодняшняя форма проявления истории, со всеми плюсами и минусами. Именно политика решит вопрос жизни и смерти на земле. Я убрала подальше все мои пластинки с Маллигеном, Уорделлом Грэем, Жюльет Греко и прочими. Сейчас на повестке дня другие дела. Просветительская деятельность. Организаторская работа. Вовлечение молодежи в рабочий союз. Что-то из этого ты видел сегодня вечером. Чем ты и сам занимался дома в Ловре, только с противоположным политическим знаком. Так же тривиально. Продавать входные билеты. Кофе и минеральная вода. Выступление «Трио Коре». Устная газета. Ну и танцы под конец. Если левое крыло отколется и образует собственную партию, я буду там. Нам нужно действенное оружие в борьбе против атомных испытаний. Крутить ротатор и распространять листовки, писать лозунги, выходить на демонстрации, выковывать надежную альтернативу капитализму и тоталитаризму.
— Поздравляю, — сказал Алфик Хеллот. — Ты открыла, что такое власть. Через десять лет ты откроешь, что для ее завоевания нужна военная организация. И снова перед тобой встанет выбор: наша демократия или сталинизм?
— Прежде
Капитан Алф Хеллот начал одеваться. Белье тоже было военного образца. Трусы короткие, майка длинная. Повязав галстук, он сказал:
— Даже со стариной Хеллотом. Большая честь для человека, парящего в неведении на крыльях НАТО.
— Хорошо хоть не на крыльях искреннего убеждения.
Алф Хеллот, уже в полном обмундировании, закрыл глаза. И ясно увидел ее изображение. Но разве Китти — изображение? Все что угодно, только не картинка. Живой человек, от которого его отделяли какие-то сантиметры. Здоровое сильное тело, пригодное для всех надобностей, ночных и дневных. Он видел жилы на шее под каштановыми волосами. Мускулы. Выражение лица, когда она над чем-то задумывалась, крепко задумывалась, когда морщила лоб и хмурила брови, словно ей резал глаза яркий внутренний свет. Много было в этом лице, много — за ним, много женского.
Они по-прежнему стояли вплотную друг к другу, соприкасаясь только легким, едва осязаемым дыханием. Ее глаза — беспокойные, точно руки, скрещенные над головой: что они сигнализировали? До свидания или прощай навсегда?
С высоты своего роста Алфик смотрел на нее, на разделяющий волосы пробор, на лицо, на вздымающее грудь дыхание, на голые пальцы ног и ногти, которые почему-то навели его на мысли о возрасте, о бренности тела и его красоты. Китти не ответила на его взгляд. Она глядела прямо перед собой. Стало быть, видела голубую рубашку, синий галстук с тугим узлом ниже кадыка, капитанские звездочки на воротнике. Он бережно коснулся рукой ее волос, прижал их к уху. Пульс — его или ее. Алф Хеллот сказал:
— Хорошо, что ты пришла. Я рад, что встретил тебя. От нас самих зависит показать, что мы живем в свободной стране.
— Чистой, — добавила Китти. — Химически чистой стране с химически чистыми жителями.
Над ее головой, за пыльным окном, из иссиня-черного фьорда вздымались снеговые горы. Белые пики Бёрвасса. Одна из вершин гребня Клетков на юго-востоке? Рейтан под Фауске? Потухшие вулканы, застывшие в вечно бесплодной эрекции. На высоте осадки выпали снегом, там подморозило, и первые лучи нового дня уже высекали искры из белизны на южных склонах.
Ангельская белизна. Девственный снег.
Алф Хеллот был острием лыжи, режущим свежий снег. Белизна его не слепила. Он видел след, оставленный позади. Необходимо идти дальше. Он сказал:
— У меня еще одно свидание. С Черной Дамой.
— Шпионский самолет?
— Я трахну ее. Ты можешь говорить о ней. Я могу подняться и трахнуть ее. В этом вся разница.
Серебристый Лис сидел за рулем.
В новеньком «вольво» он ехал по Рёнвиквеген, направляясь к центру; сзади сидели Марвель Осс и тот, кого прозвали Войс-оф-Америка. Серебристый развил хорошую скорость и уже свернул на Большую улицу, когда заметил нечто необычное.
Организованное рабочее движение никогда не располагало сильными позициями в Будё. Город всегда был оплотом властей. Правда, губернаторы и церковники не одну сотню лет, хоть и без особого успеха, силились формовать северян по своему подобию, зато больше преуспели скупщики, преобразующие труд рыбаков Севера в приличный барыш для себя. Но ни эти тузы, ни их многочисленные помощники в городе не считали 1 Мая подходящим днем для демонстрации политической силы.
Тем не менее в это неожиданно прекрасное весеннее утро изрядное количество горожан сплотилось под знаменами и лозунгами Объединенного профсоюза Будё. Спозаранку звонкие звуки духовой музыки вселяли бодрость в горожан, зовя их на поле брани, и теперь множество лозунгов требовали дальнейшего прогресса, требовали разоружения и мира, настаивали на бойкоте режима апартеида в Южной Африке. На всем пути от школы выстроились зрители, и было их так много, что, когда символическое шествие исторической необходимости во главе со знаменосцами и музыкантами вступило на главную улицу Будё, сторонники прогресса и развития могли убедиться, что сама улица и тротуары по бокам битком набиты людьми.