У Червленого яра
Шрифт:
Миронег неуклюже развернулся и крепче притянул жену к себе, осторожно поцеловал в висок.
— Ну, будет-будет, — зашептал ей на ухо. — Ну, наговорил с горяча дурное, с кем не бывает. Так и сама ж поняла, что не в серьез. Не плач.
— Устала я, мочи нет, — судорожно передернув плечами, всхлипнула Услада. — К ним хочу.
— К кому это, к ним? — не понял Миронег.
— К ним, и чтоб покой. Не могу я больше, не по мне ноша, согнула крепко, сломаюсь, — последнее бормотание Миронег едва расслышал.
— Грех это, ишь чего удумала, — сильней прижал он ее к себе, —
— Дурно я сотворила, да? Тебя под удар подвела, — повернулась к мужу Услада, в темноте блеснули искры ее черных очей.
— Я б и сам веточку Ингварю передал, но не так, а чтоб от нас подозрение отвести. Ну, да что сделано, то сделано, назад уж не поворотить, — Миронег чмокнул жену в нос, — и так, должно, ничего, обойдется. Спи, птаха моя, спи. Завтра новый день.
Она доверчиво уткнулась ему лбом в грудь, обняла тонкой ручкой. Странно, но за долгую дорогу их бегства, Миронег впервые засыпал, не вспомнив ни про борти, ни про врытую в землю крепкую избушку, ни про козочек, сейчас он думал только о том, что у него впервые есть своя семья, ни чужая, милостиво принявшая его в свои ряды, а своя собственная, пока небольшая, ну так это ж дело наживное.
Утро выдалось солнечное, яркое. От того город предстал перед вылезшими из постоялой избы путниками чистым, светлым и уютным. Он тянулся плотной полосой дощатых крыш вдоль узкого мыса, обрамленного оврагами, и носом мощных стен врезался в Дон. Торг кипел приятной суетой. Осень — самая пора обмена и закупки запасов в долгую и студеную зиму. Через распахнутые двери большой деревянной церкви видны были ряды сияющих свечей. Народ выходил со службы и тут же отправлялся бродить меж рядов с диковинными товарами, бойко торговался, рассовывал покупки по корзинам да туесам.
Миронег довольно быстро получил милостивое дозволение остаться у местного воеводы, прикрывшись дружбой с Милятой и покойным Петрилой, которых здесь хорошо знали. Воевода Сбыслав, похожий на лобастого быка, выдвинул лишь одно условие — в свой черед вставать дозорным на костровую башню. «Бортник — то ладно, да только нам ратных не хватает. Времена нынче неспокойные, лихие, а об тебя хоть поленья ломай». Ну, и на том спасибо. Осталось найти место для жилья.
И здесь помогло знакомство с княжьим гридем. Двоюродная сестрица Петрилы, круглолицая и румяная баба лет сорока, утирая слезы от весточки о гибели братца, согласилась приютить за серебро чужака с молодухой на своем дворе в отдельно стоящей клети. Избенка была совсем крохотная, но с очагом и широкой лавкой.
Услада принялась усердно наводить порядок, неумело размахивая большой метлой, а Миронег отправился смиренно выполнять данный обет.
Когда он добрел до церкви, пожилой худенький священник вместе с дьячком затворяли ворота.
— Здрав буде, отче, — старательно поклонился попу Миронег.
— Чего тебе, сыне? — торопливо проговорил тот, явно спеша поскорей уйти.
— Повенчаться я с женой хочу. Во грехе не хочет моя подружья жить, — кашлянул в кулак Миронег.
— Похвально, — согласно кивнул священник острой седенькой бородкой, — был ли венчан прежде? — уставились на Миронега внимательные очи.
— Не бывал, и она девкой взята.
— Похвально, похвально. Отец с матерью твои вас благословили?
— Померли, некому.
— А жены твоей родня благословение дала?
— Сирота она.
— Так уж и сирота? — с сомнение сощурился священник. — И из мужей никого над ней нет?
— Брат вроде как есть, — честно сознался Миронег, — но он далече, я его и не видывал никогда. Тетка ее мне отдала, — добавил он уже ложь.
— Негоже без братского благословения. Грех та тетка на себя взяла, — вздохнул священник. — Надо было братца дождаться.
— Да уж теперь назад не поворотить. Поддался соблазну, красоты ее ради, искупить теперь вину хочу, — Миронег добавил в голос раскаянья. — Дозволишь ли, отче, святой обряд свершить.
— Дозволю, завтра по утру приходи.
Миронег радостный побежал обрадовать Усладу.
Она встретила его у растопленного очага. В котелке булькала похлебка, разнося по углам приятный аромат. В избе было чисто, на лавке белела овчина и лежала пара пухлых подушек.
— Настасья Ниловна пожаловала, — улыбнулась Услада, приметив изумление на лице мужа.
— Ну вот, видишь, ладно заживем, — плюхнулся на лавку Миронег.
Услада подбежала стаскивать с него сапоги.
— Да сам я, ты чего? — смутился Миронег, так она еще никогда не делала.
— Чего ж сам, коли у тебя подружья есть, чай, не хуже, чем у других, — надула нижнюю губку Услада.
— Да лучше, лучше, — поднял ее и усадил на колени Миронег. — А завтра водимой станешь. Уж договорился с попом.
— Водимой? — переспросила Услада, и Миронег, к своему удивлению, не заметил радости на ее лице.
— Ну да, ты ж хотела повенчаться.
— Не надобно того, — проговорила Услада, вставая с его колен.
— Отчего ж не надобно? — нахмурился Миронег. — Все дуешься, что грозился другую найти? Так я ж повинился. Так, из злости кинул.
— Просто не надобно. Живут же у вас в верви так. Бог простит, мы ж зла не творим, никого не убили.
— Ты давеча говорила, что устала, — тоже поднялся Миронег, — так и я от твоих метаний устал. Додумываешь там что-то в своей головушке, а от меня таишься. А отчего, я не ведаю.
— Да я ж просто, хлопот тебе не хочу, — пролепетала Услада.
— А, может, я готов хлопотать. Мне, может, то в радость. В общем так, — он снова уселся на лавку, вытягивая ноги, — завтра венчаемся и все тут. Я так решил.
Побывав под вечер в баньке, растопленной милостивой хозяйкой, молодые вернулись за темно и легли, завернувшись в овчины, греть и ласкать друг друга. Их первая ночь в полном уединении, когда можно отдаться страсти без оглядки. Конечно, надо бы попоститься пред таинством, но Миронег не устоял, зато будет о чем каяться на исповеди.