У каждого свой путь.Тетралогия
Шрифт:
Степанова связывалась с комитетом солдатских матерей, с Министерством Обороны, с частями, с прокуратурами, с юристами, с другими министерствами и ведомствами. Что-то постоянно согласовывала, утрясала, требовала, ругалась, советовала. В последние дни ее голос узнавали всюду. Очень часто люди приходили к ней с вопросами весьма далекими от армии, но она не отказывала в помощи.
Выползала из кабинета в конце рабочего дня вымотанная, но довольная собой. Не считаясь со временем, принимала всех, кто к ней приходил и приезжал. Капустин отвечал на письма целыми днями. Первое время он часто спрашивал ее, что ответить на тот или иной вопрос, но в последние дни беспокоил все реже. Очень часто вопросы повторялись. Игнат обложился справочниками и старался отвечать сам. Консультировался лишь по наиболее сложным вопросам. Бредин уже на третий день депутатства подключил в помощь Марине военного юриста и дело пошло быстрее.
Однажды, закончив прием, она отправилась в тюрьму к Николаю Гореву. Прошла по коридору вместе с прапорщиком-надзирателем и шагнула в камеру. Служащие тюрьмы уже знали, что эти двое были друзьями и не мешали разговору. Горев вскочил с нар, с ужасом разглядывая ее лицо:
— Марина! Господи, как ты похудела! Я все твои выступления слушаю, каждое упоминание о тебе по радио. Бредин мне газеты каждый день присылает.
Она шлепнулась на его нары и устало взглянула на бывшего приятеля:
— Я по делу. В последнее время мне много приходится общаться с юристами. Узнала, что расстрел тебе могут заменить пятнадцатью годами, если найдутся смягчающие обстоятельства. Смягчающие есть — ты все рассказал на допросах без нажимов и вранья, ты сдал кассу. Я говорила с генералом и он не против. Мы подключим опытного адвоката. Возможно удастся довести срок до двенадцати лет…
Горев очень спокойно посмотрел на нее и сказал:
— Зачем, Марина? Зачем столько хлопот? Мне тридцать шесть сейчас, выйду в пятьдесят один. Ты не знаешь, что такое тюрьма, а я знаю. Я выйду глубоким стариком. Я предпочитаю расстрел…
Она опешила, с ужасом глядя на его лицо:
— Колюня, ты чего? Сбесился?
Он улыбнулся так, как улыбался в детстве, чуть лукаво:
— Ты много лет не называла меня так. Маринка, меня в последнее время кошмары мучат: все кого я убил и кого замучили по моему приказу, приходят ко мне. Я вижу, реально, лица. Я сам приговорил себя, сам! Ты не вмешивайся. Ты депутат, настоящий депутат! И твое имя не должно быть запятнано даже упоминанием в газете рядом с моим. Приезжать сюда не стоило.
Она тихо заплакала, уткнувшись в его плечо:
— Колюня, что же ты с собой натворил?..
Он осторожно провел рукой по ее волосам и устало сказал:
— Да ладно тебе, Маринка! Не стою я твоей жалости. Ты себя сохранила, а я не сумел…
— Колюня, почему ты Амира замучил? Я не верю, что лишь из желания схватить меня побыстрее.
Горев тяжело вздохнул и уставившись в пол камеры, заговорил:
— Ты рассказала ему обо мне, о том, что я был влюблен в тебя. Мы в начале просто разговаривали, я ничего плохого делать не собирался. Мне нужна была ты. Я очень надеялся, был просто уверен, что ты пойдешь со мной, узнав сколько у меня денег и драгоценностей припасено для тебя. Надеялся, что жизнь изменила и ты иначе относишься к деньгам. Я рассказал все этому парню, свои мечты, свои желания. Амир с таким презрением посмотрел на меня! А затем твердо ответил, что ты никогда не станешь моей и он умрет, но не позволит тебе сдаться в мои руки. Сказал, что любит тебя больше жизни и я взбесился. Я ведь наркоман, ты знаешь. Здесь, в тюрьме, чтоб не загнулся, меня дурью по приказу генерала снабжают. Тогда я считал, что никто не имеет права любить тебя, кроме меня. Наркотики сделали свое дело… — Горев встал и отошел от нее к решетке: — Когда ты его хоронила, я рад был оказаться на его месте.
— Колюня, а ведь я тебя обманула, Витек никогда не воевал в Чечне.
Он усмехнулся, но не обернулся:
— Я знаю это, Марин. После той драки решил все проверить. Мои люди для этой цели в ваш банк данных слазили, где списки военнослужащих имеются. Брата я не нашел и понял, что ты обманула меня, чтобы поймать.
Она немного помолчала, а затем задумчиво сообщила:
— Генерал завтра выпустит тебя. Если ты не вернешься, первой полетит его голова, а за ней и моя…
Николай присел рядом с ней. Взял ее руки в свои и глядя в глаза, сказал:
— Я вернусь, если отец не убьет.
— Мне с тобой съездить?
— Не надо. Я должен решить все сам.
— Бредин отпустит тебя на десять дней, мы говорили. Если… — Марина пыталась подыскать слова. — …вернешься в Москву раньше, вот моя визитка. Здесь адрес и телефоны.
Она достала из нагрудного кармана картонку и вложила в его ладонь. Он попытался отказаться:
— Не надо, Марина, компрометировать себя.
Она устало улыбнулась:
— Мне плевать, что надо, а что не надо! Я буду жить так, как хочу и общаться с кем хочу. Я уважаю твое решение и не стану вмешиваться в суд. Дай мне слово, что если вернешься раньше, ты мне позвонишь.
Николай внимательно взглянул на нее и кивнул, пряча картонку в карман:
— Хорошо.
Однажды утром Степанова убедилась в догадке, что стекла в квартире бронированные. Она завтракала, когда в стекло, на уровне ее виска, ударила пуля, оставив крапчатую вмятину наподобие мелкой паутины. Следом, рядышком, стукнула вторая. Спецназовцы мигом выяснили откуда стреляли. Бутримов сцапал Марину под коленками, забросил на плечо и уволок в спальню. Остальные кинулись к дому напротив, по дороге прихватив дежуривших внизу подъезда милиционеров.
Один из дежурных вызвал машину со следователями. Те прибыли через считанные минуты с огромной овчаркой. Пока ребят не было, Володя позвонил генералу. Перепуганный Бредин примчался через пятнадцать минут. Следом, как из-под земли, примчались журналисты. Марина в который раз убедилась, что пресса чует «жареное» лучше всех.
Вскоре спецназовцы, ругаясь, вернулись в квартиру вместе со следственной группой. Следователи мрачно осмотрели стекло в кухне, поглядывая на крышу дома напротив. Снайпер успел уйти, оставив на чердаке спортивную снайперскую винтовку, гильзы и отпечаток тела в пыли. Розыскная собака потеряла след у проезжей части. Из чего становилось ясно, киллера ждала машина. Зато нашли две сброшенные кожаные перчатки. Одна из старушек, гулявших с собачками, сообщила прибышим милиционерам:
— Видела я его. Я еще подумала, где он столько пыли на брюки и рубашку впереди собрал? Высокий такой, худой. Одет хорошо. Все новое, не драное. Молодой. Лет тридцать будет.
Следователи увезли словоохотливую бабулю с собой, чтобы составить фоторобот. Генерал тоже уехал в милицию, ругаться на плохую охрану. Марина переоделась в камуфляж и выглянула в окно. Деревья внизу покрылись зеленой дымкой. Яркий солнечный свет заливал двор. Журналисты толпились возле подъезда, ожидая ее появления. Прибыли и телевизионщики, настраивали камеры на треногах прямо на асфальте. Женщина вздохнула. Двое охранников остались в квартире, четверо отправились с ней. Едва вышли из подъезда со всех сторон микрофоны начали буквально втыкаться ей в губы. Посыпались вопросы: