У Лукоморья
Шрифт:
Ничего не стоит росчерком пера переменить имя улицы или города. Часто так и случается. И вроде бы по хорошему побуждению.
Я был на Камчатке, когда в местной газете обсуждалось предложение изменить название «Петропавловск-Камчатский» на «Город Восход».
«День страны начинается тут, на Камчатке. Что может быть лучше Восхода? К тому же кто такие Павел и Петр?..» Я с тревогой и с любопытством ожидал откликов. И когда попросил у редактора их почитать, то испытал чувство гордости за «камчадалов». Умно и убедительно они объясняли «реформатору»: город получил имя от двух кораблей «Петр» и «Павел», объяснили, сколько много российской славы за гордым названием
Столица наша, к сожалению, не всегда подает хороший пример окраинам. В Москве в последние годы потеряно много самобытных и редких названий. А новые — не прижились.
И добро бы не было поучительного опыта. Есть!
Невский проспект в Ленинграде много раз пытались назвать по-иному. Нет, по-прежнему — Невский!
Вернемся теперь к началу заметки, к поселку со странным названием Газета. Сосновские школьники откликнулись на письмо. Они сходили в поселок на лыжах и разузнали все, как я попросил. Вот письмо. «Поселок Газета образован в 1929 году. Первыми поселенцами были Воробьев Павел Трофимович, Мещерягин Федот Антонович и Лев Петрович Осокин. Они выбрали место в лесу и образовали коммуну. Руками корчевали деревья, вспахали землю. Понемногу поселок разросся, в нем стали жить восемнадцать семей. По соседству была другая коммуна «Мирок природы». Название Газета для поселка придумал Семен Санников, отбывавший при царе каторгу.
В 31-м году почти все люди из поселка ушли, кто в колхоз, а кто на золотой прииск. Сейчас в Газете живет семья егеря».
Вот и все, что хотелось сказать о названиях, нас окружающих. Возможно, кто-нибудь захочет прочитать о топонимике специальные книги.
Начать стоит с популярной книжки Ивана Владимировича Сергеева «Тайна географических названий». Из нее я привел несколько любопытных историй.
Фото автора. 16 апреля 1968 г.
Неодетая весна
Я очень люблю это время. И как бы ни держали дела, на день-другой уезжаю за город. По сторонам от дороги, в огородах и палисадниках горят костры, жгут прошлогодний мусор. Голубой дым плавает между деревьями и постройками, стелется над канавами и низинами, полными талой воды. Если хоть чуть приоткрыто окно, запах костров проникает в вагон, возбуждает желание поскрести землю граблями и допоздна стоять у огня, ковырять палкой тлеющий лист.
Дымки, запах талой земли, большие пространства открытой воды, даже ночью не умолкающий говор птиц — это особое, скоро проходящее время в году. «Неодетая весна» — назвал это время между снегом и первой зеленью Михаил Пришвин. Оглянитесь вокруг, и вы подивитесь поэтической точности этих слов.
Не одеты прошлогодние пожити, не одеты луга и рощи. Забурелись, но еще не одеты леса.
Никогда в году не увидишь в лесу так много живого, как в эти дни. Лес сквозит, не может хорошо спрятать даже тех, кто усиленно прячется. Сонный барсук выплыл из воды на бугор, шумно отряхивается. Лось осторожной тенью мелькнул в осиннике. Птицы, от которых в лесу, как говорят деревенские жители, «стон стоит», в это время доступны для глаза. На белом стволе березы пируют лесные жуки и мошки — пьют сок, неудержимо бегущий из пореза на дереве.
Далеко видны синее покрывало подснежников и желтые звезды мать-и-мачехи. Набухли почки осины, дрожат над водой пушистые фонари ивы-бредины. По вечерам зябко, иногда от мороза влажные прелые листья начинают
А поглубже в лесу, в нелюдных местах, токуют тетерева. Из шалаша, в который надо прийти задолго до рассвета, видишь все подробности состязаний между петухами за право продлевать птичий род. Умение петь ценится в этом турнире не меньше умения драться.
Кричат, кувыркаются в воздухе чибисы, с блеянием падают сверху бекасы, где-то близко от шалаша кричат журавли, а вверху невидимый, неустанный звенит колокольчик жаворонка.
По пути к дому разминаешь в пальцах почку березы и видишь в ней крошечные прилипшие друг к другу пахучие листья. Неделя — и брызнет душистая зелень. Лес оденется, прилетит кукушка, наступит новое хорошее время, но это будет что-то другое, совсем не похожее на время, которое Пришвин назвал: «Неодетая весна».
< image l:href="#"/>Готов сразиться, но осторожен — хрустнет под ногой ветка, и драчун мгновенно скроется в чаще.
Журавли возвращаются.
Тетеревиный ток. Восемнадцать петухов поют и дерутся вокруг шалаша, не подозревая, что в нем сидят люди.
Фото автора. 24 апреля 1968 г.
Ташкент, 700 дней
Позавчера в Ташкенте я видел фильм «Анна Каренина». Фильм идет в нарядном и просторном Доме искусств. Две тысячи людей одновременно переживают любовь Анны, вздыхают и вдруг в самом неподходящем месте веселое оживление. Помните разговор в церкви:
— Ну, а Вронский? (После того, как он стрелялся.)
— Ничего,'поправляется. Собирается ехать в Ташкент…
Именно в этом месте веселое возбуждение: «Берем каменщиком!..»
Позавчера же в Ташкенте я видел еще один фильм, волнующий едва ли меньше, чем драматическая любовь Анны: «Ташкент, землетрясение».
Почти два года узбекские операторы, не жалея пленки, снимали жизнь города после драматической минуты утром 26 апреля 1966 года.
Из пятидесяти тысяч метров пленки режиссер Малик Каюмов отобрал две тысячи. Создан документальный фильм со всеми законами этого жанра, не позволяющими долго держать зрителя в зале. Но я сидел более часа и не заметил времени. И дело, видно, не только в высокого класса работе кинематографистов, дело в том, что все мы близко к сердцу приняли судьбу Ташкента, многие из нас в какой-то мере являются героями этого фильма, если даже в Ташкенте ни разу не были. Один в ту весну поделился с Ташкентом своею получкой, другой спешно приехал сюда работать, третий взял к себе под крышу ташкентских детей (более ста тысяч детей в ту весну вывели из Ташкента!). «Как делили беду» — так можно определить главный смысл фильма.