У Лукоморья

Песков Василий Михайлович

Старанием молодых архитекторов палата уже обрела жилой дух. Удалось тактично совместить нынешние жилые удобства с самобытным обликом древностей. Тяжелые дубовые двери висят на больших кованых петлях. Под белыми сводами повешены светильники-паникадила.

В просторной трапезной «обживаются» образцы резных дубовых столов и скамеек. И хотя по деталям стилизованной обстановки можно поспорить, в целом большая работа по возрождению к жизни древней палаты удовлетворяет.

Пожившие тут неделю увезут ощущение старины. Правда, теперь уже, перед тем как открыть двери гостям, стали прикидывать: «Дороговата заказная дубовая мебель, давайте поставим финскую стильную». Это уже огорчительно.

Хороший замысел сразу нарушится. Затратившись одежку, не резон экономить на пуговицах, тем более что палата — первый наш опыт приспособить старину к нуждам туризма.

По Ростовскому кремлю хорошо пройти с другом-единомышленником, когда при каком-нибудь новом открытии или догадке испытываешь радость, шевельнуть локтем: смотри… и почувствовать — друг тебя понял.

Но со звездным небом, морем, лесом и полем, а также с искусством, отмеченным принадлежностью к вечности, необходимо побывать иногда совсем одному.

Ростовский кремль я несколько раз видел вечером, не спеша проходя по обтекающим постройки и стены дорожкам. В такое время на озере обязательно тарахтят одна-две моторки, слышно, как говорят у машин, оглядываясь на кремль, шоферы, слышно часы на городской башне. Иногда почти комаром гудит невидимый над остатком зари самолет. И среди этих вечерних, приглушенных, но четко обозначенных звуков стоит молчаливый, смутно белеющий кремль…

Ощущение прошлого в прямой связи с тем, что тебя окружает, с тем, что тебя касается в жизни, всегда давало людям уверенность в будущем, давало человеку необходимое равновесие в размышлениях о смысле жизни и своем месте в ней. Мы говорим: памятники старины и революции воспитывают в нас ощущение Родины, причастность к ее судьбе. Это верно и очень важно. Но это не все. Узнавание всего прекрасного, что оставили жившие до тебя, оставляет у любого человека ощущение и твоей нужности на земле. Это великое, необходимое людям чувство. И если Ростовский кремль помогает у кого-нибудь зародиться этому чувству, спасибо судьбе за то, что он есть на нашей земле.

Деревянная чешуя куполов.

Ключ от Ростова Великого.

 _{Фото автора. 14 июля 1968 г.}

В редакцию не вернулись

На шестом этаже, в «Комсомолке», уже три недели стоит бронзовый монумент, покрытый сверху донизу складками белого полотна.

Сегодня после полудня мы на час оставим свои дела и соберемся у монумента. Мы, правда, все украдкой успели уже глянуть за белое полотнище и знаем, как выглядит недавно отлитая бронза. Бывший командир взвода скульптор Эрнст Неизвестный на фоне застывших в бронзе языков пламени поставил символ, ясно определяющий смысл монумента, — перо и штык. Памятник поставлен нашим товарищам — журналистам из «Комсомолки», тем, которые не вернулись с войны. Сверху вниз идут чеканно строгие буквы имен.

Их шестнадцать: Иван Войтюк, Аркадий Гайдар, Виталий Гордиевский, Яков Гринберг, Борис Иваницкий, Лилия Карастоянова, Виктор Кривоногов, Михаил Луцкий, Леонид Лось, Николай Маркевич, Иван Меньшиков, Иван Наганов, Михаил Розенфельд, Александр Слепянов, Владимир Чесноков, Лазарь Шапиро.

Готовясь написать эту заметку, я обложился подшивками старых газет, чтобы еще раз встретить знакомые имена.

Поздно вечером 24 августа я сделал запись из книги воспоминаний о Леониде Лосе. «Он был до войны сугубо штатским… Писал о театре, рецензировал книги. На войне не только писал, но и стрелял. И был случай, когда в рукопашной схватке пустил в ход лопату…» Погиб Леонид Михайлович Лось под Ржевом. Из редакции пришла срочная телеграмма: «В деревне под Ржевом крестьяне перекололи вилами гитлеровцев и помогли войскам занять ее. Любой ценой летите на место». Утром 18 января 1942 года с полевого аэродрома поднялся маленький самолет и взял курс на Ржев… Позже стало известно, что в те же часы враг контратакой занял деревню, куда летел журналист.

Я сидел, задумавшись, над этой обыденной для войны драмой, когда дверь открыла библиотекарь Наталья Николаевна Прибылова. Она давно работает в «Комсомолке», и я подумал, что она вошла сказать о ком-нибудь из шестнадцати. Но она была бледная:

— Только что сообщили: под Прагой погиб Карл Непомнящий…

Я побежал к редактору. Все подтвердилось. Погибли два журналиста. Карла я хорошо знал. Три недели назад, провожая в Африку друга, мы сидели с ним за столом рядом. Листая обветшалые газеты, я то и дело встречал подпись «Наш военный корреспондент К. Непомнящий».

Теперь Карла нет. Мы хороним товарищей, еще один раз убедившись: журналист всегда на переднем крае…

Эти шестнадцать… Что я узнал о них? О некоторых почти ничего. Виталий Гордиевский и Виктор Кривоногов были до войны журналистами, но ушли воевать солдатами. Они не писали в газету. Редакцию известили о них как о смелых бойцах. Один погиб в окопе, другой умер от ран.

Аркадий Гайдар. Он ушел на фронт нашим корреспондентом. Вот в книжке о нем — удостоверение «Комсомолки» № 0143, помеченное 19 июля 1941 года. А 26 октября Гайдара уже не стало. Обстоятельства гибели стали известны много времени спустя. Я, признаться, только теперь узнал о них в мелких подробностях и особенно ясно увидел, какой необычной закваски был этот большой Человек — Гайдар.

Из пишущих, погибших в войне с фашизмом, две фигуры можно поставить рядом. Экзюпери и Гайдара. При всей несхожести в этих людях есть нечто большое общее. Экзюпери вымаливал для себя боевые полеты. Гайдар, тоже вопреки уговорам, вместе с солдатами лежал в окопе у пулемета и кидал гранаты, когда враги подползали на двадцать шагов. Оба больших писателя погибли солдатами. Дело не только в том, что они считали себя обязанными наравне со всеми держать оружие. Это были люди особого склада: мужественные, искренние и совестливые. Они понимали, что, только испытав наравне со всеми тяжесть и опасность войны и положив свою долю в победу, они смогут писать о войне с чистой совестью…

Все, кого мы вспоминаем сегодня, выполнили свой долг. Это были люди разного характера, разного таланта и разной судьбы. Одни были известными до войны журналистами.

Таким был, например, Михаил Розенфельд — журналист-романтик, объехавший всю страну и окраины, поспевавший всегда вовремя, превосходно писавший и самозабвенно любивший свою профессию. Погиб он в окружении под Харьковом. Последний человек, видевший его, свидетельствует: «Мы попрощались, он оставался таким же, как был всегда: живой, веселый, не терявший надежды».