У меня к вам несколько вопросов
Шрифт:
Бритт сказала:
— Я же типа белый человек, и, если я хочу рассказать об убийстве белого человека, значит, я игнорирую насилие в отношении черных и смуглых людей. Но я не могу рассказывать о насилии над цветными людьми, потому что я белая и это будет неэтично, — в ее голосе слышалась досада.
Мне не стоило удивляться, что она говорит, как первокурсница заштатного колледжа, глубоко переживающая, но не до конца понимающая суть вопроса, — я ведь преподавала студентам, — но это казалось таким неуместным здесь, в Грэнби, где все мы раньше разговаривали с такой легкомысленной, прямодушной беспечностью. Разве не вчера это было?
Я сказала:
— Вообще-то, я не считаю это неэтичным. И, честно говоря, это мало кто увидит. — Я указала на голые деревья за окном, надеясь, что Бритт
Она сказала:
— В той рассылке у вас два убийства. Одно из семидесятых, другое из девяностых. Я думала взять одно из них. Но…
Я ощутила, как пульс отдается в шее. Словно ты ребенок на представлении фокусника, когда он просит добровольцев, и ты до жути напуган, что он выберет тебя, но и взбудоражен. Даже если я не спешила это признать, мне хотелось, чтобы эта девушка увидела смерть Талии взглядом, невозможным для меня (из-за близости, из-за травмы, из-за иррационального страха, что мои бывшие одноклассники сочтут меня самонадеянной — нет, что меня каким-то образом сочтет самонадеянной сама Талия); и в то же время, примерно по тем же причинам, мне хотелось остановить ее. Я уже пожалела, что включила Талию в рассылку. Я подумала, что, возможно, сумею увлечь Бритт Барбарой Крокер, убитой в 1975 году своим приятелем, который скрывался в лесу вблизи кампуса и отделался невероятно легким приговором.
Но Бритт сказала:
— Я знаю, что вы дружили.
— Что, прости?
— Вы с Талией Кит. Окей, я ведь пошла в журналистику, и у нас есть доступ к архивам «Стража». Я вникла в эту историю в прошлом году и прочитала все, что есть в газете, и раскопала все что можно в интернете, через «Реддит».
— Ты нашла мое имя на «Реддите»?
— Нет. То есть… вас цитировали в «Страже», а я гуглила всех, кого там цитировали, чтобы узнать, что с ними стало, и вас было легко найти. А потом нам объявили, что вы едете сюда, и я такая: фига-се. — Бритт стала жевать колпачок своей зеленой ручки.
Я сказала:
— Мы были соседками по комнате почти весь третий курс — ее подселили ко мне, но мы не были подругами.
Бритт сказала:
— Если вы не против, из двух случаев я бы взяла Талию Кит. Это будет проще. То есть я могла бы взять интервью у преподавателей. И, может, у вас? Но я все еще типа думаю, насколько это проблематично.
Я сказала:
— То, что ты спрашиваешь об этом, говорит о твоем вдумчивом и ответственном отношении. — Я была достаточно бдительна, чтобы понимать, что пытаюсь втянуть Бритт в это дело, и спрашивала себя зачем.
Она кивнула, пожевывая колпачок ручки. Я сказала:
— Решать тебе. Но не забывай учитывать объем, чтобы получилось две-три серии.
Бритт сняла колпачок с ручки и сказала:
— Я думаю, в тюрьме не тот парень.
— Интересно. — Я кивнула с равнодушным видом. Можно было догадаться, на что она нацелилась.
Я сказала:
— Буду ждать, что у тебя получится.
7
Петра сказала, что я могу найти ее за ланчем, но я обнаружила, что не голодна и не готова идти в столовую, где могла бы наткнуться на собственное неуклюжее привидение, поэтому решила выпить еще кофе и уделить несколько минут исследованиям для моего подкаста. Войдя в библиотеку, где сквозь высокие скошенные окна просеивался желтый свет, в котором кружилась пыль, я снова села за домашку. Здесь я засиживалась допоздна, высматривая слова в словаре, здесь я тырила журналы, засунув под рубашку. Теперь книг стало меньше, а столов больше, как и ребят с лэптопами и наушниками. Но парень рядом со мной держал украдкой пакет чипсов на коленях — это осталось без изменений.
Во время Второй мировой войны самой популярной красоткой у солдат была Рита Хейворт.
(Не случайно в «Побеге из Шоушенка» на стене висит ее постер.) В шоу-бизнес ее привели родители (мать — актриса водевиля, отец — танцор), и она была замкнутой, безучастной жертвой своего экранного образа. Урожденная Маргарита Кармен Кансино, брюнетка. Ее перекрасили в рыжую.
Лэнс хотел выстроить каждую серию вокруг того или иного мужчины в ее жизни — сперва отца, затем каждого из пяти мужей. В определенном смысле это было разумно, ведь всю ее жизнь определяли мужчины. Почти сплошь ужасные мужчины, которые забирали ее деньги, выпроваживали из Голливуда или манипулировали ее детьми. Четвертый муж ударил ее по лицу в «Кокосовой роще». [12]
12
«Кокосовая роща» (англ. Cocoanut Grove) — популярный бостонский клуб. 28 ноября 1942 года в клубе случился пожар, в результате чего погибли 492 человека.
Но выстраивать историю ее жизни вокруг людей, контролировавших ее, казалось несправедливым. Я сказала, что обдумаю это.
Я всегда обожала изучать материал. Возможно, это связано с тем, что когда-то я собирала сведения о сверстниках, чтобы почувствовать себя безопаснее в этом мире. Если я могу разметить окружающее пространство, насколько хватает глаз, значит, я нахожусь в самом центре чего-то реального и цельного. Ты здесь.
Рита была мячиком, перескакивавшим от одной точки к другой. Я провела параллель с собой: чем было мое детство, как не постоянным рикошетом от одного места и события к другому? Но, если честно, такое детство не редкость. Я не должна уступать искушению мифологизировать свою историю, раскрашивать свой путь более мрачными красками, чем у других, просто чтобы уважать себя за то, что справилась со всем этим. Мне не нужен лишний повод, чтобы уважать себя. Так заявляет мой мозгоправ.
Кто-то из ребят попал в Грэнби из трущоб, кто-то — из приемной семьи. Я не единственная, чей путь не усыпан розами.
Мне написал Джером — спрашивал, получила ли я письмо от мамы из класса Лео о том, что завтра сотый день второго класса. Это казалось невероятным, но пролетел целый год. Дети должны были принести сотню чего-нибудь и одеться как старичье. Чтобы матери двадцать первого века не забывали преданно доказывать свою материнскую преданность через рукоделие.
Джером написал: «Лео сам по себе или ты хочешь, чтобы я расстарался?»
Я разрывалась. Учить Лео независимости и, стало быть, послать куда подальше школу с ее Сотым днем, как будто было мало Недели наследия, Дня чумовых волос, Дня исторической личности, Дня кексов и Дня клевых носков; или позволить отцу Лео, который у нас художник, заткнуть за пояс мамочек с «Пинтереста». В основном мы колебались между двумя крайностями, так что наши дети были то ходячими шедеврами, то кустарными поделками.
Я написала ему: «Давай сам».
И хотя Джером прекрасно мог склеить портрет Моны Лизы из сотни мармеладных мишек, он все равно хотел, чтобы это я руководила процессом из Нью-Гемпшира. Во время туров по подкастам я с радостью разруливала дела из номеров отелей. Но после одного дня в Грэнби у меня голова шла кругом.
Я встала из-за стола по настоянию фитнес-браслета, чтобы пройтись по библиотеке, и, пока нарезала круги, вспомнила, как вы, мистер Блох, частенько дремали в большом кожаном кресле рядом с периодикой и как некоторым из нас казалось смешным, что вы оставляли журнал у себя на коленях, словно заснули за чтением. «Дом и сад», «YM» или «Гламур».
Я подняла руку, чтобы проверить окно над справочниками — протирал ли там кто-нибудь пыль за прошедшие десятилетия.
За два с половиной года до моего поступления в Грэнби умер мой брат, Ас. В определенные дни (его день рождения, годовщина его смерти, день, когда мне хотелось сказать ему, что «Иноходцы» заняли первое место в дивизионе) я делала определенные метки на территории кампуса: сдирала немного коры с дерева или втаптывала камень в землю, чтобы оставить какой-то след. Я проверяла эти метки по прошествии недель и месяцев. Иногда я вырезала его инициалы, но чаще просто слегка изменяла мир.