У неё была слишком хорошая память

Эксбрайя Шарль

— Выпьешь рюмочку, дорогуша?

Но она так взглянула на него, что он отпрянул. Господи! Как у неё болит голова!.. Как будто сверло вонзилось в темя. Она закрыла глаза и чуть не застонала, а тут еще кто-то включил радио. Больше она не могла вынести, встала, подошла к стойке и спросила Генри, бармена, нет ли у него таблетки аспирина. Она запивала таблетку водой, когда вдруг замерла со стаканом в руке, вытаращив глаза и не веря своим ушам: по радио передавали песню, которую она вспоминала! И в то время, когда она слушала музыку, в памяти возникали слова. Наконец-то! Радость переполняла ее. Спасена! Ее не постигнет участь Филлис! Все в порядке! Все в порядке! В памяти

всплыла мужественная женщина, поставившая ее на ноги там, в Девоне. Теперь она вспомнила всю песенку целиком, даже название. Она так сильно стукнула стаканом по стойке, что бармен бросился к ней:

— Что с вами, мисс Дора?

— Наконец-то! Я вспомнила!

Он удивленно, с некоторым беспокойством посмотрел на неё. Вроде не пьяная. Он не хотел, чтобы «У Тима» был скандал.

— Что... вспомнили?

— Вы не поймете, Генри! Скажите, как скорее всего добраться до Скотланд-Ярда?

Генри открыл рот от изумления. До Ярда? Что этой чокнутой было нужно в Ярде? Он был бы не больше удивлен, если бы она спросила, как скорее добраться до казарм Конной гвардии.

— Но, мисс Дора, в такой час...

— Это мое дело! Вы можете мне сказать?

— Ну хорошо! Думаю, через Чэринг Кросс Вуд, Трафальгарский сквер и Уайтхолл...

— Спасибо!

Она бросилась к двери, толкнула входящего посетителя, который послал ее к черту. Бармен крикнул вдогонку:

— Мисс Дора, вас не примут!

Девушка гордо засмеялась и бросила, повернувшись к Генри:

— Меня там ждут!

***

Когда стало совсем темно, он рискнул выйти из укрытия и осторожно, избегая каждой тени, двинулся вперед. У него будто открылось второе дыхание, он не чувствовал смертельной усталости, одна лишь мысль — увидеть Глэдис — владела им. Он примет ванну, съест хлеб, который она ему поджарит, с удовольствием выпьет чашку чая, еще раз согреется в горячей ванне, ляжет в их широкую, удобную кровать и будет спать… спать… спать…

Пройдя по Поплз, где не было ни одной живой души, он миновал Вестиндский док, достиг Кэмэшэл-роуд, с осторожностью вышел на Уайтчейпл. К Корнхилл он подошел по маленьким улочкам, параллельным большим магистралям. Обошел вокруг Английского банка и углубился в Чипсайд, Удвоил внимание, проходя мимо Святого Павла, и сделал большой крюк, чтобы подойти к площади Холбон. Долго колебался, прежде чем рискнул окунуться в огни Шэнсли-Лейн, и с облегчением нырнул в темноту Линкольн-ин-филд. Но свободно вздохнул лишь тогда, когда миновал Кингсуэй. Однако он все время был начеку, пытался не пропустить отблеск каски или форменных пуговиц, прижимался к домам, чтобы дать пройти «бобби», которые делали свои обходы, пережидал, когда регулировщик повернется к нему спиной, как провинциал, убежденный, что все шоферы столицы поклялись переломать ему кости. По мере того как он приближался к Сэттон-стрит, он ускорял шаги от нетерпения. С поднятым воротником плаща, он производил впечатление мелкого буржуа, спешащего домой к своей семье. Когда он вышел на Драри-лейн, то чуть не разрыдался от нервного напряжения и заставил себя постоять на месте, чтобы вернуть самообладание. Потом двинулся дальше и вновь стал мистером Морисом, железнодорожником на пенсии, тихим, корректным, никогда не слышавшим о какой-то Филлис Балеброк.

На углу Черинг-Кросс-Роуд и Сэттон-стрит он прижался к стене и терпеливо подождал, пока успокоится ритм сердца; издали он хотел убедиться, что за домом не наблюдали.

***

Кларенс очень постарался организовать этот обед примирения и предложения. Ведь лишь раз в жизни встречаешь свою единственную любимую женщину, что, впрочем, бывает

не совсем верно в отношении слишком нежного сержанта-детектива. Он повел Перл в «Джой» на Вест-стрит, в ресторан, где можно было увидеть известных артистов. В этот вечер Кларенс был серьезным молодым мужчиной, готовым решительно вступить на путь семейной жизни, Он выбросил из головы мысли о Филлис Балеброк и о Доре Карпентер, к которой, однако, он должен был зайти утром, чтобы узнать, как у неё с памятью; первая уже не заслуживала внимания, а вторая никак не могла соперничать с Перл, будущей миссис Брэдфорд.

Кларенс сам составил меню. Поскольку его шеф был особенно сведущ в искусстве покушать, он тоже воображал себя знатоком в этом деле. Его внушительная манера в разговоре с метрдотелем произвела впечатление на Перл, которая не была достаточно компетентна, чтобы заметить значительные промахи, которые возмутили бы Толстяка Моргана. Наученный горьким опытом предыдущего дня, Брэдфорд постарался точно не называть инспектору место, куда он пойдёт со своей девушкой, он сказал лишь, что будет в Сохо или на площади Лейкестер, в зависимости от настроения, чтобы Толстяк Морган снова не испортил ему вечер.

Старший инспектор Морган уже начал отчаиваться, напрасно поджидая хоть каких-нибудь новостей, касающихся Мориса. Он решил больше не думать об этом деле до завтрашнего дня и отправился в «Еловую шишку», куда пришел одновременно с Вильямом Хелли. Как и следовало ожидать, они обменялись несколькими словами по поводу преступления, но особенно не обсуждали эту тему, огорчительную для всех. Лонгхинс сел на место, где обычно устраивался Морис, и в начале партии все были немного смущены, думая об их исчезнувшем приятеле.

Пока миссис Лонгхинс не кончила свои дела по хозяйству, ее муж Джон должен был без конца вставать и прерывать начатую партию, чтобы обслужить посетителей. Эти перерывы еще больше омрачили настроение, подчеркивая отсутствие обычного партнера. Хелли, который казался наиболее взвинченным, взорвался первым:

— Так невозможно продолжать? Лучше идти спать.

Хозяин «Еловой шишки» резко парировал:

— Никто вам не мешает, мистер Хелли. Не могу же я прогнать своих посетителей ради вашего удовольствия? Не бриджем же я зарабатываю на пропитание и на налоги!

Хелли, возмущенный таким тоном, хотел встать, но Ларсон, удержал его.

— Ну-ну, Хелли, Лонгхинс прав, он должен делать свое дело.

Морган наблюдал за ними. Обычно уравновешенные, его приятели раздражались больше друг из-за друга, чем из-за преступления. То, что сделал Стефен Морис, наносило серьезный удар по распорядку жизни, к которому они привыкли. Респектабельность, уверенность в том, что люди являются такими, какими они их видели и представляли себе, составляли устойчивую — по крайней мере, они так думали — общественную среду, в которую они попали волею судьбы. Внезапное крушение иллюзий выводило их из себя и одновременно приводило в замешательство, которое выплескивалось в виде необычной раздражительности. И тут вмешался Джордж-Герберт:

— Господа... Наш друг Лонгхинс любезно помогает нам развлечься, так не нужно его упрекать за то, что у него свои заботы. Не будем сваливать на него свои волнения. Я понимаю вас, мистер Хелли, и вас, мистер Ларсон, как вы деморализованы поступком Стефена Мориса, ваша реакция понятна, потому что оба вы работаете в добропорядочной, спокойной атмосфере. Вас ничего бы не поражало, если бы, как я, вы каждый день сталкивались со всеми бедами Лондона. Человек таков, каков он есть, и нужно понимать его таким, ни наши жалобы, ни гнев ничего не изменят. Прошу две пики!