У пристани
Шрифт:
Очевидно, перед этим мгновением разговор их только что оборвался и никто не желал нарушать наступившей сладкой тишины.
— Ах, как хорошо на дворе... — произнесла наконец Елена, подымая свои опущенные веки, — весна идет!
— О да! — подхватил с жаром итальянец. — Наконец и над этим краем появится солнце.
— А у вас не бывает таких холодов, таких снегов, таких долгих зим?
— О нет, ваша маестатность, — ответил он с увлечением. — Небо у нас синее, как очи синьоры, море у нас глубоко и безбрежно, как
— Как хорошо говоришь ты о своей стране, синьор, — улыбнулась Елена, — но ты обещал мне спеть сложенную тобою песню... Спой, кругом так тихо и прекрасно... я буду слушать тебя.
Итальянец приложил свою руку к сердцу и, пробежавши пальцами по струнам, запел негромко, но мелодично и нежно.
Мелодичный звук лютни оборвался, но, казалось, еще с минуту он дрожал в наступившей тишине. Елена молчала. Солнце, уже почти спустившееся к горизонту, заливало их розовыми лучами и наполняло комнату нежным, ласкающим светом.
Елена подавила непослушный вздох и произнесла тихо:
— Как хороша твоя песня! Где ты выучился ей?
— Я сложил ее сам, ясновельможная пани.
— Сам? Но кто же тебя научил слагать такие дивные песни?
— Сердце.
— Ах, ты оставил, верно, дома невесту и тоскуешь по ней?
— Синьора-владычица, у меня нет невесты, но сердце мое полно тоски... Та женщина, которую я люблю, так высока, как звезда на небе, и принадлежит не мне, — произнес тихо итальянец, устремив на Елену жгучий, выразительный взгляд.
— Она замужем? — невольно вырвалось у Елены.
— Да, — вздохнул итальянец.
С минуту оба молчали.
— Так забудь ее, — произнесла через минуту Елена.
— Любящее сердце не может забыть.
— Ты утешишься скоро: у нас есть красавиц немало, любая полюбит тебя...
— Но я не полюблю никого.
Елена улыбнулась и произнесла кокетливо:
— Какая же тебе будет награда от неразделенной любви?
— Один взгляд, одна улыбка богини, которую я люблю без ума, без воли... — заговорил страстным шепотом итальянец, приближая к Елене свое взволнованное лицо.
— Оставь, уйди, — перебила его Елена, подымаясь порывисто с места, — зачем говоришь ты мне это?
Итальянец хотел было что-то возразить, но в это время двери распахнулись и в комнату вошел Тимко; при виде итальянца лицо его сразу приняло мрачное и угрюмое выражение.
— Меня прислал к тебе отец, — произнес он сурово, останавливаясь у дверей.
— В таком случае я оставлю светлейшую синьору, — поднялся с места итальянец и с любезным поклоном направился к двери. Тимко молча посторонился, чтобы пропустить его, и когда двери за итальянцем затворились, он быстрыми шагами подошел к Елене и, остановившись перед ней, произнес отрывистым, хриплым голосом:
—
— Тимко, что это за голос, что это за лицо? — попробовала было улыбнуться Елена, но Тимко перебил ее злобно:
— Я не шучу, отвечай мне сейчас, или я расскажу отцу то, чего он не замечает до сих пор!
— Что скажешь ты? — побледнела внезапно Елена и отступила на шаг.
А Тимко продолжал, задыхаясь от волнения:
— Скажи, о чем ты говоришь с ним всегда? Скажи, отчего с тех пор, как он приехал сюда, ты целые дни проводишь с ним вместе, ты слушаешь его глупые песни, ты позволяешь ему неотступно следовать за тобою, ты встречаешься с ним взглядами? Ты...
— Ха-ха-ха! — перебила бурный поток слов молодого козака холодным, надменным смехом Елена. — Зачем я слушаю его, зачем я провожу время с ним? А с кем же мне проводить время, кого слушать, скажи? Разве гетман думает обо мне? С тех пор, как мы приехали в Чигирин, разве я вижу его? Целые дни сидит он запершись в своем кабинете, или радится с писарем, или сам пишет лысты. Не обо мне он думает. Судьба его грязных хлопов ему дороже моей любви! Ха-ха-ха! Вот как думает он о своей молодой жене! — разразилась она опять смехом.
— У батька теперь скопилось много горя, — произнес угрюмо Тимко, — сама знаешь: митрополита не пустили в сейм, кругом бунты, свавольства.
— Да, да, бунты, свавольства! — злобно вскрикнула Марылька. — А он еще хлопочет о привилегиях и вольностях хлопов; да если бы они были все вольны, так не сносить бы нам своих голов! Кто не умеет сдержать лошадей, пусть не садится на козлы, — произнесла она быстрым шепотом, наклонясь к Тимку, и в глазах ее вспыхнул злой огонек.
— Ты говоришь против батька! — отшатнулся от нее Тимко.
— Да, против батька! Зачем он шепчется с московскими послами, зачем мирволит всем бунтарям, зачем печется о хлопах и забывает о всей стране?
— Потому что народ наш вольный, как дикий конь, он не наденет узды! — вспыхнул Тимко.
— Но диким конем не возделаешь поля, — произнесла уже с покойною улыбкой Елена и, заметивши, что отчасти проговорилась перед пылким молодым козаком, переменила сразу тон и заговорила грустным голосом: — Ты говоришь, зачем я сижу с этим чужеземцем? С кем же мне сидеть, с кем поговорить, когда все сторонятся меня, далее ты?
— Я не умею петь песен, как итальянский маляр или дзыгармейстер! — отвечал угрюмо, не глядя на нее, молодой козак.
— Не хочешь, не любишь меня! — проговорила Елена, охватывая его шею рукою и стараясь заглянуть ему в глаза.
— Пусти! — вырвался с силою Тимко и, отвернувшись в сторону, произнес отрывисто: — Батько прислал меня сказать тебе, чтобы к вечеру было приготовлено все с до стойной гетмана Украйны пышностью: он будет угощать всех послов.
Елена опустилась в кресло.