У пристани
Шрифт:
«Что же делать? Что делать?» — прошептал он беззвучно, устремляя глаза в черную стену леса.
— А поглянь-ка, пане атамане, — раздался в это время подле него голос Кривули, — что это на небе?
Морозенко вздрогнул от неожиданного оклика и поднял глаза: край неба светился бледным заревом, но оно разгоралось с каждым мгновением.
— Месяц всходит, — произнес он рассеянно.
— Какой месяц! — усмехнулся Кривуля. — Теперь молодык (первая четверть); это, верно, наши люльки раскуривают да нам знак подают.
Морозенко смотрел на молодого сотника, не слушая его слов, как вдруг взгляд его упал случайно на узкую ленту
— Ты думаешь? — произнес он машинально, сжимая брови и стараясь припомнить, что такое напоминает ему этот узкий кусочек материи, прикрепленный у ворота Кривули.
— А то что ж? — отвечал весело Кривуля. — Когда б ляхи наших поймали, то не жгли бы собственных палацев.
Но Морозенко не слыхал его ответа, он не отрывал глаз от стёжки, что-то мучительное зашевелилось в его мозгу, но как он ни напрягал своей памяти, а не мог понять, почему этот кусок материи так приковывает его внимание, но что с ним связано какое-то воспоминание, это он чувствовал. Вдруг лицо его начало медленно покрываться слабою краской.
— Да что это с тобой? — изумился наконец Кривуля, заметивши, что с атаманом творится что-то неладное.
— Где ты взял этот кусок, где? Где? — произнес Морозенко каким-то неверным голосом, впиваясь в Кривулю блестящими глазами.
— Да там, в хате, там валяется еще несколько таких лоскутков.
— Идем! Покажи! — поднялся порывисто с места Олекса.
Недоумевая, что могло так взволновать атамана из-за куска шелковой материи, Кривуля поторопился последовать за своим атаманом. Морозенко не шел, а бежал мимо всех козаков; не отставал от него и Кривуля; наконец они достигли полуразвалившейся корчмы и вошли в темные сени. С правой стороны здание было совершенно разрушено; видно было развалившуюся печь и дырявую крышу, но слева стена была совершенно целая. Кривуля услыхал в темноте, как порывисто вырывалось дыхание Морозенка.
— Где? — раздался отрывистый вопрос Морозенка.
А вот здесь! — толкнул Кривуля маленькую дверь слева, и они вошли в какое-то обширное темное помещение.
— Лучину! Факел! — крикнул Морозенко.
Кривуля выбежал и через несколько минут возвратился с горящей головней. За ним в сенях столпилось несколько заинтересованных козаков. Теперь, при свете этого оригинального освещения, можно было рассмотреть обширную хату, выступившую перед козаками из темноты. Она не была так заброшена, как остальное здание; видно было, что здесь жили недавно и даже старались улучшить ее: печь была исправлена, двери были новые, дыры в стенах были тщательно замазаны глиной; на припечке еще лежала выгребенная зола. У окна стоял стол и простые, но новые лавы, а в углу на длинном топчане было устроено даже какое-то помещение, напоминавшее кровать; на нем была навалена куча сена и сверху покрыта ковром. Здесь же валялись брошенная миска и оловянная кружка.
— Где же, где ты нашел? — схватил Морозенко за руку Кривулю.
— Да вот, вот и еще есть, — подошел к топчану Кривуля.
На полу валялись обрывки шелковой материи и несколько крупных кораллин. В одно мгновение нагнулся Морозенко, схватил их с полу, и вдруг радостный крик вырвался из его груди.
— Что с тобой? Что тут случилось, сыну? — подбежал к нему в это время запыхавшийся Сыч.
— Батьку! — обернулся к нему Морозенко. — Она была здесь!
— Кто? Кто?
— Оксана, батьку, наша
— И ты не ошибаешься?
— Нет, нет! Она бежала от них, спаслась.
— Слава всевышнему! — захлопал веками Сыч, стараясь скрыть в смущенной улыбке слезы, выступившие ему на глаза.
— Но где же она теперь? Была когда-то, след надо отыскать, может, кто-нибудь знает, может, она скрылась где— нибудь в лесу? — продолжал возбужденно Олекса.
— Я отыщу, пане атамане... я заметил в лесу хуторок, там, верно, знают, — подошел к Морозенку Кривуля.
— Скачи, друже, найди, довеку тебе братом буду, — сжал его руку Морозенко.
— Через годыну вернусь! — вскрикнул весело Кривуля и торопливо выбежал из хаты.
— О господи! Ты таки сжалился над нами! — вздохнул глубоко Морозенко.
— Истинно, пути господни неисповедимы! — возгласил и Сыч, проводя по сияющему, лоснящемуся лицу своею загорелою рукой. — Обыщем, сыну, хату, может быть, обрящем еще что-нибудь.
Морозенко радостно согласился на это предложение. Они принялись за дело. Все свидетельствовало о том, что в хате жил кто-то довольно долгое время: в печи оказалось два забытых горшка, в одном из которых лежало на дне какое— то высохшее зелье; под прыпичком валялась вязанка дров. На печи Морозенко отыскал чей-то забытый пояс.
— С нею был кто-то, — произнес он встревоженным тоном, слезая с печи и рассматривая пояс. Пояс был широкий, шалевый.
— Батьку, ведь это лядский пояс, таких не носят козаки, — произнес он, запинаясь.
Сыч подошел к Морозенку и взглянул внимательно на пояс.
— В такое время мог и козак с ляха снять, — попробовал было он успокоить Морозенка, чувствуя, однако, что на душе у него заскребло что-то неладное.
Но на Морозенка это предположение подействовало мало; он бросил пояс и, закусивши губу, принялся перерывать все в хате с какою-то лихорадочною поспешностью. Сыч не отставал от него. В хате стало тихо, слышался только шум переворачиваемых вещей. Так дошли они до покрытого ковром топчана. Морозенко засунул руку в сено и быстро вытащил ее назад: в руке оказалась куча окровавленных тряпок. Тряпки вывалились из рук Морозенка.
— Батьку, — произнес он, поворачивая к Сычу бледное, окаменевшее лицо, — они убили ее!
Сыч ничего не ответил. Несколько времени они стояли так друг перед другом, словно погруженные в глубокий столбняк. Их вывел из этого оцепенения частый конский топот, раздавшийся у дверей. В хату поспешно вошел Кривуля в сопровождении какой-то старой бабы.
— Нашел, нашел, атамане, — крикнул он еще с порога, — она знает все, говорит, сама лечила!
XVIII
Морозенко бросился к вошедшим.
— Ты знаешь, бабо... умерла... жива?..
Знаю, знаю, козаче, — заговорила баба, низко кланяясь у порога, — сама лечила.
— Ну-ну! — заторопил ее Морозенко.
— Чуть-чуть не умерла, едва отходила. Э, если бы не жабьяча травка, не топтать бы ей рясту, нет!
— Да что такое? Отчего? — перебил ее нетерпеливо Морозенко.
— Отчего? Да ты только подумай, козаче: вот тут над сердцем такая дыра, хоть два пальца заложи! Целый месяц вот тут без памяти лежала, а потом, как полегчало, я ее перевела в землянку.