У всякого народа есть родина, но только у нас - Россия. Проблема единения народов России в экстремальные периоды истории как цивилизационный феномен российской государственности. Исследования и документы

Тишков В. А.

В период осады мы очень часто встречались с военными, вращались в этих военных кругах, мы им были необходимы даже таких мелочах, как снабжение газированной водой, как обеспечение баней, а в фронтовых условиях баня – это слишком многое для тех, кто бывал в этих условиях, и эти люди, не скрывая, заявляли, что таких условий, в которых находится коллектив Сталинградской станции, они еще не видели ни на одной станции, даже Севастопольская станция не была еще в таких условиях как наша.

Я еще не сказал, но это следовало бы сказать, что за весь период на наш объект было выпущено 900 артиллерийских снарядов и около 200 бомб. На последнем пленуме горкома партии тов. Абрамов – член Военного совета 64-й армии сказал, мы уезжаем сейчас

от вас, уезжаем на Запад для того, чтобы громить и дальше врага, но мы никогда не забудем героических людей, города-героя».

Мы очень часто наблюдали, как обстреливали немцы Сталгрэс. Буквально получается: их обстреливают, а они дымят. Кажется все, слишком много артиллерийского огня, слишком много снарядов в них засело, все взорвано, а утром встанешь – они дымят. Эта скромная оценка генерала, она действительно была справедливой.

Может быть даже трудно поверить, что можно было совершенно безопасно жить в Кировском районе, находясь в 200 метрах от нашей станции, т. к. огонь был настолько направленный и точный, что люди, живущие рядом со станцией, или женщины, живущие в поселке, были очень спокойны за все существование. Мне приходилось часто бывать в поселке и слышать от населения или от военных такие разговоры: «Опять стреляют». А другой отвечает: «Это опять по Сталгрэсу». И настолько была точная уверенность, что только туда стреляют, что тут безопасно, что люди себя совершенно спокойно чувствовали до 4 ноября.

Документ № 13

«Почему немцы так быстро прорвались к Сталинграду?»

Из беседы с генерал-майором Степаном Савельевичем Гурьевым – командиром 39-й гвардейской стрелковой дивизии. Август 1942 г.

В 1940–1941 гг. учился в Воздушной академии… В это время спешно начали формировать десантные корпуса. Нас вызвали в Наркомат, дали назначение, и я уехал командиром 10-й воздушной бригады. Сформировал бригаду, началась война, я с ней и воевал.

Война застала нас в Двинске. Я уже вышел к Поневежу 21 числа, еще войны не было. Когда прибыл туда 25-го вечером, то войска Прибалтийского особого военного округа, 8-я армия, уже отошли, и противник вел бои за Двинск и Якопилс. А я в это время сидел в Поневеже в 150 км в тылу немцев и оттуда 6 суток шел с боями с бригадой. Бригаду вывел всю, вывез на машине человек 200 раненых. Убитых похоронили. Оставленные […] вагонов я там же сжег, а остальное все вывел. Встретил командующего фронтом Кузнецова в лесу во время дождя. Он стоит, намок, армии растерял, не знал, с чего начинать. Когда я доложил, что прибыл с бригадой, он сказал – а я считал, что вы погибли.

Затем командовал 5-м воздушно-десантным корпусом под Орлом. «Я пришел туда, когда еще Катуков командовал танковой бригадой. Мы с ним вдвоем немцев держали на реке Зума гор. Мценск. До 17 октября держали, крепко налупили, дальше не пустили их […]

Затем его срочно перебросили в Подольск…Дали мне две авточасти – 400 машин, танков крупных, два стрелковых полка, два полка артиллерии, одну тяжелую, другую противотанковую, дивизион РС, в общем, группа составилась тысяч в 18. Я снялся 19 числа, эту группу повел по Варшавскому шоссе навстречу немцам. Грязь по колено. Слева и справа никого, части наши отходили в беспорядке. 17-я стр. дивизия, 53-я стр. дивизия просто бежали.

От реки Нара в 8 км западнее в районе дер. Воробьи была 201-я воздушно-десантная бригада. С 20-го на 21-е заняли этот узел. Немцы шли на Москву. 21 числа они позавтракали и пошли, как к себе домой, 201-я бригада встретила их ураганным огнем. Немцы начали отходить. Бригада заняла немецкие окопы. 22-го немцы выбросили штук 60 танков 20-й танковой дивизии и начали, буквально, давить. Командир бригады, полковник Коваль, звонит мне. А я организовал на реке Нара оборону, подготовил мост к взрыву. Я ему приказал отходить не по дороге, чтобы не притащить на плечах противника,

а уходить на фланг. Грязь была по колено, танк все равно не пройдет.

Он начал отходить, противник пошел прямо по дороге на мост. Мост взорвался с их подходом. Они начали через реку Нару атаковать нашу оборону. Бой длился до 20 октября включительно день и ночь. Штыковых атак было несколько.

Деревня Горки и другие переходили по 5–6 раз из рук в руки. Немец принимал штыковые атаки. Дрались так 34-я, 98-я пехотные дивизии и 20-я танковая дивизия немецкая.

Под Москвой были острые боевые моменты, в дер. Аксеновка […]. Все части у меня были расположены в обороне, а в деревне был штаб корпуса, три штаба бригад, два штаба полков – шесть штабов. Деревня – домов 80, все переполнено, и все штабной народ. В самой деревне оборона по южной окраине. Расстояние до немцев километра полтора. Я сидел в каменной школе старой кладки, толстые стены и на хорошем цементе.

В 19 часов начинается огневой налет. Немцы умеют все же огневые налеты делать. Живого места нет, все покрыто огнем, и продолжается налет до 4 часов утра. В 9 часов начинают наступление. В 9.30 зажег мне дом термитным снарядом. Начинается нарушение управления. У меня остается рация, в частях тоже рации есть. С частями я поддерживаю связь, но немцы до трех полков пехоты лезут на деревню, а обороняет ее рота небольшая. Мы сидим. Дом разбили, загорелась крыша. Я вышел на крыльцо. Смотрю, стоят за печкой комиссар корпуса, командир роты и начальник особого отдела и водку пьют. Я говорю: «Вы что же, обалдели, сейчас обвалится, выходи!»

Немец уже подошел на 150 метров, народ начинает поодиночке отходить. Около меня группа собралась человек 30. Я с крыльца говорю: «Братцы, что же вы делаете, ведь немцы-то убегают».

Все давай из-за домов вылезать, из сараев стрелять начали. Немцы видят, что контратака, начали отходить, но чуть-чуть еще, и штабы погибли бы. Все отбили. Там десантники были.

28 октября немец переходит к обороне и потому начинает закрепляться. С 28 октября мы дальше ни шагу не пропустили его. Просидели до 26 декабря в обороне, укрепились. Сколько немец ни пытался атаковать, ничего у него не вышло. 26 декабря по приказу командующего Западным фронтом генерала армии Жукова перешли в наступление. Уже снег навалил большой. Действовали на стыке 43-й армии и 33-й, Ефремов ею командовал, а нашей армией командовал генерал-майор Голубев.

Подошли к Малоярославцу. В лоб его брать было невозможно, потому что были собраны большие огневые средства. Я тогда 10-ю бригаду и особый полк Западного фронта бросил с вечера обойти Малоярославец. Они сделали марш 30 км и на рассвете с криками ура атаковали Малоярославец с запада, для немцев абсолютно неожиданно. Немцы все побросали и убежали в юго-западном направлении. 10-я бригада первой поставила свое знамя на городском комитете партии.

Потом начали вести наступление на Медынь […]. Там немец устроил мне одну пакость. Там есть речушка. Мороз большой был, градусов 30, так немцы, сукины дети, взорвали плотину, и пошла вода […]. Передовые отряды все там, а тут ничего не переправишь. Мы быстро разобрали несколько сараев, начали наводить переправу для того, чтобы, хотя людей переправить на ту сторону. Сутки это дело длилось, потом начало подмерзать[…].

Медынь тоже брали ударом с запада, с северо-запада и юго-запада […]. Там мы дрались три дня […]. От Медыни ни одного дома не осталось […]. Я еще писал жене вечером 31 декабря, что подошли к гор. Малоярославцу, будет взят. Жена сейчас это письмо бережет. У меня жена и три сына.

После Медыни мы начали наступать на Мятлево и на Юхнов […].

Я там провоевал до 29-го января. 29-го января меня оттуда вывели. У меня остался уже один штаб. 160 км прошел тогда, больше 200 населенных пунктов освободил по пути, трофеи большие, около 200 орудий, больше 100 танков, а пулеметов ручных, станковых и не помню.