Убей или умри! Первый роман о немецком снайпере
Шрифт:
— Папа, а что ты делал на войне?
— Я, любимые мои, убивал людей. Много убивал. Мы казнили за малейшую провинность, мы обирали нищих, мы сжигали деревни, мы вешали мирных жителей, мы насиловали женщин. А теперь, дочки, ложитесь спать, и пусть вам приснятся добрые сны…
Это должен буду им рассказать, если когда-нибудь увижу их снова?
— Как же так, господин обер-ефрейтор? — подбегает ко мне Земмер. Губы его трясутся, в глазах застыл страх. Ну вот и доказательство того, о чем я думал ранее. Фон Хельц добился своего — парень в штаны наложил и готов на
— Успокойся, сынок, — передаю ему окурок сигареты, но парень отрицательно мотает головой. — При нашей профессии волноваться вредно. А что не куришь, так это хорошо.
Мы забираемся в траншеи. Тут все по-прежнему. Грязь, вонь, а на застоявшейся воде причудливые разводы. Это кровь. Чья-то каска валяется в проходе. В ней отверстие от пули. Трупы уже убрали, и на том спасибо. Чувство отрешенности не покидает меня. Русские почти не стреляют, видимо готовясь к новому броску, и от того становится еще хуже. Бездействие давит на мозг, и мысли одна тоскливее другой лезут в голову. Жутко хочется выпить.
— Нойманн, у тебя выпить есть?
— Не-а, я бы и сам не прочь, да где возьмешь, — грустно отвечает Нойманн.
— Пойду к саперам, у них должно быть, — говорю ему я.
— Не забудь про своего старого приятеля, — напутствует меня Нойманн, тыча грязным пальцем себя в грудь.
Проходя по окопам, натыкаюсь на блондинчика. Он сидит один, крепко зажав руками карабин, и смотрит перед собой. Заметив меня, резко поднимается, глаза его злобно сужаются, ствол карабина склоняется в мою сторону. Блондин по-рыбьи открывает рот, желая что-то сказать, но я коротко бью его в лицо. Из рассеченной нижней губы брызгает кровь, блондинчик поскальзывается и падает на задницу. Мысок сапога врезается ему в солнечное сплетение. Он складывается пополам, ловя ртом воздух. Нависаю над ним, хватаю за горло. Он хрипит. Стоит сдавить пальцы… Но я разжимаю их и, вытерев об его китель окровавленный кулак, ухожу.
Теперь надо найти саперов. Наверняка у них есть шнапс, а это единственное, что мне сейчас нужно.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 1
Саперы оказались ребятами понятливыми. Поделились не только бутылкой шнапса, но и сунули мне в придачу банку шпрот и немного хлеба. Хочется промочить горло, забыться хотя бы на время. Только не в одиночку. Поскольку от прямого разговора с Бауером теперь не отвертеться, я направляюсь к нему в блиндаж. Нам действительно следует поговорить по душам, чтобы не держать обиды друг на друга.
Капитан оказывается на месте и, завидев меня, поднимается навстречу.
— Заходи, Курт, присаживайся, — доброжелательно говорит он, указывая на табуретку.
— Я не с пустыми руками, герр капитан, — показываю ему бутылку.
— Совсем не помешает в довершение сегодняшнего дня, — он достает две кружки, ставит их на грубо сколоченный стол. Затем водружает рядом алюминиевую тарелку и выуживает из своих запасов круг копченой колбасы. Режет ее неровными ломтями, после чего садится напротив меня.
Пьем молча,
— Что происходит с нами? — спрашиваю его, когда еда уже прикончена, а бутылка ополовинена. — В кого нас превратили?
— Мы — солдаты, — близоруко щурясь, поглядывает на меня Бауер.
Я лишь угрюмо хмурюсь.
— Знаешь, я ведь до войны учителем был, — прерывает затянувшуюся паузу капитан.
Удивленно смотрю на него — всегда полагал, что он профессиональный военный. Словно уловив мои мысли, Бауер слегка улыбается, глаза его становятся мечтательными, и резкие черты лица странным образом сглаживаются.
— Да-да, — кивает он, — обыкновенным сельским учителем. Занимался с детьми, старался сделать их добрее, лучше… А теперь… Теперь этих же детей отправляю под пули. Как я, по-твоему, должен себя чувствовать?!
— Не знаю.
— И я вот тоже не знаю. Иной раз, когда чищу пистолет, посещают мысли приставить ствол к голове и нажать спусковой крючок, чтобы избавиться от всепоглощающего отчаяния. Только не могу я позволить себе такую роскошь. Потому что без меня в окопах эти неопытные мальчишки еще меньше дней проживут. Я хоть как-то пытаюсь им жизнь сохранить. Незавидная участь, да? — Бауер горько усмехается.
— Да, — киваю, заново наполняя кружки.
— Думаешь, не понимаю, почему ты сегодня так сорвался?
— Понимаете. Иначе бы мы не сидели сейчас вот так. Да и не пришел бы я к вам, если бы думал по-другому.
Капитан выпивает и закашливается.
— Проклятый шнапс, — морщится он. — Раньше помогал, а теперь и он не берет… Бывало, затуманишь мозг, и вроде все хорошо. Превращаешься в болвана и радуешься. Я историк, Курт, и еще в сорок первом прекрасно себе представлял, чем может закончиться этот поход на Восток. До нас тут Наполеон побывал. И чем ему это обернулось?! Русские медленно раскачиваются, но если растревожить это осиное гнездо — пощады не жди!
— Но почему вы тогда тут?!
— Потому что я немец, — вздыхает капитан. — Я тут со своим народом. У тебя разве есть желание находиться здесь? Вот и у меня нет. Но оба мы выполняем свой долг.
— Д-долг… — скривившись, ворчу я. — Перед кем? Перед неврастеничным…
— Тише, Курт, — Бауер прикладывает палец к губам. — Некоторые мысли лучше держать при себе… Всегда.
— Но посмотрите, что творится вокруг, — обвожу вокруг руками. — Любому дураку ясно, что…
— Да, любому дураку ясно, — прерывает меня Бауер. — Но мы давали присягу и подчиняемся приказам.
— Мы упрямо держимся за проклятую позицию, которая не представляет никакой стратегической важности.
— Фон Хельц пытается доказать, что германский солдат еще может что-то сделать в этой ситуации, — пожимает плечами капитан.
— Как он это доказывает, мы уже видели сегодня. Мы теряем людей зазря. Русские не отступятся, они упрямы. Они злы, как сто чертей, и пощады нам от них ждать глупо. Вот увидите, в случае их прорыва этот самодовольный индюк увезет свою задницу подальше отсюда. А нас оставит стоять до конца, чтобы иваны его догнать не смогли.