Убить героя
Шрифт:
— Эй! — снова окликнул его бледнолицый.
Детина вздрогнул, а потом медленно поднялся, бросив:
— Поздно уже. Надо вернуться, пока не хватились.
Он вразвалочку пошел в сторону поселения, ни разу не обернувшись, бледнолицый посмотрел ему вслед, поцокал языком. Потом присел рядом с Шуном на корточки и тихо сказал:
— Забавно, забавно… хе-хе. — Он склонился чуть ниже, с интересом изучая лицо Шуна, и добавил: — Не пора ли нам сбросить карты?
“Какие еще карты?” — хотел спросить Шун, но разбитые губы не хотели его слушаться, выпуская из глотки лишь нечленораздельное
Когда бледное лицо исчезло из поля зрения, на Шуна накатила большая темная волна, унося его в лишенное боли беспамятство…
Он пришел в себя уже за полночь, судя по розоватому оттенку Сателлита. Его мягкое свечение позволяло ориентироваться в темноте, Шун без труда отыскал разорванную верхнюю одежду, еще раз сполоснулся в реке, смывая кровь с кожи и штанов. Ему повезло отделаться синяками, ссадинами да парой сломанных ребер, на такую мелочь хватило даже его скромных остатков исцеляющего зелья. Опустошив бутылек, Шун проверил свой пространственный карман и с облегчением вздохнул, когда понял, что все его добро на месте. Вряд ли напавшие были потрошителями, конечно, но раз уж с тобой начали случаться невероятные вещи, то стоит ждать чего угодно от кого угодно.
Небольшой артефакт, отпугивающий нечисть, растратился лишь наполовину и все еще хорошо защищал, так что можно было не спешить особо. Шун поднял разорванный халат, повздыхал и медленным тяжелым шагом поковылял в сторону дома.
Черные гроздья вороньих тушек хорошо просматривались на фоне синеватого неба, и сомневаться в их присутствии не приходилось. Однако, как и утром, птицы словно проглотили свои острые языки. Чем ближе Шун подходил к лачуге, тем сильнее было ощущение, что вороны прислушивались к чему-то. Или кому-то.
Дошагав под их пристальным взглядом до самой двери, Шун потянул на себя хлипкую ручку и замер на пороге, судорожно сглотнув подступивший к горлу комок. Ну конечно… разве мог этот дурацкий день закончиться как-то по-иному?
За расшатанным столом, занимавшим почти половину комнатушки, восседала черная фигура с бледным замыленным пятном вместо лица. Руки непроявленного покоились на столешнице, пальцы мелко подрагивали, выбивая по деревянной поверхности едва слышную дробь. Одежда его уже не походила на лохмотья, но и приличным костюмом назвать ее было нельзя.
Шун машинально прикрыл за собой дверцу, пытаясь отделаться от ощущения, что вороны навязчиво заглядывают через его плечо, рассматривая визитера. Неведомая сила скрутила внутренности Шуна, свела судорогой, посылая по телу неконтролируемую дрожь. Он выдохнул, рвано и обреченно, готовый попрощаться с жизнью, а дрожь волной прокатилась до горла, неожиданно переходя в тихий, клокочущий смех.
Шун дошел до стола и грузно уселся напротив гостя, кинув свою разорванную одежду под ноги. Его смех становился все громче, справиться с ним никак не получалось. И вскоре хозяин дома уже распластался по столешнице, смахивая с глаз постоянно выступающие слезы. “Господи, я даже умереть по-человечески не могу, — думал Шун, пытаясь побороть истерику. — Стыдоба-то какая”.
Он не знал, когда и как нападают непроявленные. Возможно, им требовалось некоторое время,
— И кто мог додуматься подослать тебя именно сейчас, а? Нет, я понимаю, если бы ты пришел года полтора назад. Или год. Я бы понял… Но сейчас? Мое положение немногим лучше смерти, уж поверь. Или… или тебя подослали из жалости?
Внезапная догадка огрела словно обухом по голове, и на душе у Шуна стало совсем гадко. Уж чего он не любил до отвращения — так это когда его жалели. Неужели действительно…
— Эх! — Шун громко стукнул кулаками по столу, отчего непроявленный вздрогнул, мгновенно прекратив бурную деятельность на поверхности своего лица. Бугры остановились на привычных человеческому глазу местах, обозначив нос, рот и глазницы. — Стыдно-то как, господи Боже мой! Лучший духовный боец Столицы… И как я до такого докатился, а?
Коротким взмахом руки он активировал пространственный карман и достал маленькую пузатую бутылку с портвейном. Он долго копил на нее и хотел раскупорить алкоголь, когда дела пойдут на лад. Ну или наоборот, когда положение его окажется хуже некуда. Сделав первый большой глоток и отдышавшись, Шун продолжил, стыдливо опустив глаза:
— Уж простите за столь неприглядную картину. Хотя вряд ли люди вообще показывают свои лучшие черты, когда вы приходите по их душу, так что… — Он выпил еще, чувствуя, как тело потихоньку расслабляется, а все еще влажная нижняя одежда раздражает чуточку меньше. Гость напротив сидел совершенно неподвижно, словно внимал каждому слову. — Эх, дурацкая какая-то вышла жизнь. Короткая и абсолютно бестолковая. А какие были планы…
На мгновение перед глазами всплыло красивое мужское лицо, обрамленное длинными серебристыми волосами, но Шун уверенно мотнул головой, избавляясь от наваждения. За последний год он хорошо усвоил, что от обид и бессильных обвинений нет абсолютно никакого проку, только лишние расстройства.
— А знаешь, ведь раньше у меня было достаточно влиятельных врагов, — усмехнулся Шун. Портвейн жарко растекся по голодному желудку и подернул окружающее пространство размытой пеленой. — И должен сказать без ложной скромности, что… хм, хм…
Мысли спутались, возвращая его в прошлое, под широкие сводчатые потолки столичного дворца. Длинный коридор, устланный красным ковром, символизирующим стремление к победе, рев толпы в конце коридора. Лучшие бойцы, выстроившиеся в ряд, и внимательные серые глаза, цепко рассматривающие каждого претендента на одиночную битву.
— Ох, простите, — вздохнул Шун. — Вам, наверно, совершенно неинтересно слушать весь этот лепет… Я бы предложил вам выпить или накормил ужином, но, боюсь, у нас с этим могут возникнуть некоторые проблемы, да? К тому же, я обычно не ужинаю и лишней еды при себе не держу. Поэтому…