Убить и умереть
Шрифт:
Исключение, почему-то, составляли три последних этажа, на которых окна почти везде сохранились... На первый взгляд это вызывало недоумение, но генерал сразу же понял, что окно перебили снизу – кидая камни, а до верхних этажей добросить камень нелегко, сила нужна недюжинная. Вот стекла и остались.
Все на свете можно объяснить рационально, все, что только может случиться. Только человека, порой, не объяснишь рационально. Человек – вот одна единственная загадка в жизни...
На десятый этаж ему пришлось подниматься с остановками. Дойдя по лестнице
Это его несколько задержало, но он подумал, что Иван, наверное, учтет его возраст и отсутствие лифтов и не станет зря нервничать...
Добравшись до чердака, он вновь отдышался, выкурил сигарету и двинулся разыскивать выход на крышу. В коридоре, ведущем с чердака на крышу, его встретил большой черный кот, пушистый и гибкий. Он внимательно посмотрел на Никитина и уселся прямо у него на пути.
Никитин улыбнулся и поднял кота на руки.
– Не пускаешь? – спросил он. – Предупредить что ли, о чем-нибудь хочешь? Поздно брат! Предупреждай, не предупреждай, мы с тобой здесь, на крыше, и с этим теперь ничего поделать нельзя. Мы сами выбрали такую жизнь. Так чего ж прятаться?
Едва Никитин вышел на крышу, он увидел Ивана, сидящего возле вентилляционной трубы, и смотрящего куда-то далеко в небо. Иван сидел именно у той трубы, сразу определил Никитин, возле которой как раз и находился тайник со спрятанным в нем пистолетом.
«Удачно! – подумал Никитин. – Пока мне определено везет!»
– Обыскивать будешь? – спросил он Ивана, который даже не повернул в его сторону головы и все так же смотрел в небо.
– А зачем тебя обыскивать? – возразил Иван. – Если бы у тебя было из чего выстрелить, ты бы меня уже давно пристрелил. Думаешь, я имею какие-то иллюзии насчет твоей порядочности?
«Наглец! – подумал генерал, но тут же вынужден был признаться самому себе: – Но, вообще-то, он прав. Пристрелил бы!»
– Так вся наша жизнь – сплошная иллюзия! – рассмеялся генерал. – Мы все считаем, что жизнь бесконечна, когда рождаемся. И эта самая стойкая иллюзия. Люди расстаются с ней очень неохотно.
– Садись, демагог, – сказал ему Иван, показывая на место рядом с собой, у самого тайника. – Скольких людей ты лишил этой иллюзии?
– Не знаю, честно говоря, – сказал Никитин, усаживаясь рядом с Иваном. – Никогда не занимался такими подсчетами.
– Вот и я – не подсчитывал! – рассмеялся Иван. – А там...
Иван показал головой на небо.
– ...там кто-нибудь их подсчитывает?
«Он меня пригласил о Боге, что ли, разговаривать? – недоуменно подумал генерал. – В роли проповедника, насколько я помню, мне выступать еще не приходилось. И сейчас, что-то не хочется!»
– Думаю, что —нет! – сказал Никитин. – Разве что какой-нибудь мелкий чиновник из третьеразрядных ангелов, вечно пьяный от райского нектара и по пьянке не видящий и половины того, что творится на земле...
– Я много думал, Никитин, – сказал Иван, – что остается от тех людей, которых я убиваю? И вообще – остается ли что-нибудь вообще?
– А вот это ты зря, Ваня! – ответил Никитин. – Так ты быстро придешь к мысли, что этих людей и не было никогда. А следовательно ты из и не убивал. А значит – и тебя на земле не было...
– Я смотрю, генерал, – сказал Иван, – ты и сам много думал о том, что меня сейчас мучает...
– Думал, Ваня, много думал, – подтвердил Никитин. – А как же? Мне, ведь тоже приходилось людей убивать. Являлись потом, голубчики, вопросы задавали – за что, мол? Чуть в психушку не попал...
Никитин вдруг поймал себя на том, что совершенно забыл о тайнике и лежащем в нем пистолете. Вопросы Ивана его интересовали, как ни странно, больше, чем возможность его убить. Мало того, Никитин ощутил вдруг, что те вопросы, что задает Иван, волнуют и его тоже, несмотря на то, что он когда-то, давно, много лет назад, уже находил на них ответы, которые казались ему тогда мне только приемлемыми, но даже – убедительными... Иван заставил его теперь сомневаться в тех ответах...
– Скажи, Никитин, только честно, спросил Иван, – что ты чувствовал, когда людей убивал?
Никитин помолчал немного и ответил серьезно, как и просил Иван.
– Ничего! Я чувствовал только что поступаю правильно, убивая какого-то человека. Что я должен его убить, этого требует мое дело, моя работа. Я оставался спокоен, когда убивал.
– Нет! – перебил его Иван. – Я тебя спросил совсем не о том! Не что ты думал, а что ты чувствовал? Что у тебя было в этот момент там, внутри? Радость? Удовольствие? Веселье? Страх?
Никитин вдруг ощутил раздражение от настойчивости Ивана.
«Что тон себе позволяет, в конце концов? – думал он чувствуя как какая-то волна сопротивления Ивану разливается по нему. – Почему я, генерал ФСБ, должен отвечать этому полусвихнувшемуся киллеру, который строит передо мной психоаналитика? Да пошел он!»
– Я уже сказал тебе, – ответил он резко, – что я ничего не чувствовал. Просто однажды когда-то давно, много лет назад, передо мной встал выбор: мучаться и сходить с ума, в поисках ответов на вопросы, которые сейчас задаешь себе ты, или просто выбросить из себя все это и продолжать жить! Я выбрал второе. И, как видишь, жив до сих пор. Я ничего не чувствовал. Я не хотел ничего чувствовать. Я не умею теперь чувствовать. Я умею выполнять, мою работу. И ничего больше я знать не хочу!
– Это ты врешь, Никитин, – возразил Иван. – У тебя дети есть?
Генерал покачал головой, но потом вспомнил свое неожиданное чувство к Генке Герасимову и сказал дрогнувшим голосом:
– У меня есть один человек, которого я считаю своим сыном.
– А вот у меня такого человека нет, —сказал Иван тоже, почему-то, дрогнувшим голосом. – Женщина, которая могла бы мне родить сына, умерла прежде, чем успела это сделать...
– Ты отомстил за нее! – напомнил Никитин.
Иван неожиданно вскочил и закричал: