Убийственная красота
Шрифт:
— Нет. Я с ним уже достаточно бесед имела. Я ему говорила: «Что же получается? Вы же украли наш вирус. Пусть не сами, пусть через Дьконова, но украли!» А он мне знаете что ответил?
— «Сейчас наше время — молодых и наглых», — процитировал Турецкий.
— Вы очень, очень сведущий человек, — с некоторой даже опаской произнесла Елена Борисовна.
— Это дедукция. А почему вы сражаетесь одна? Где ваше начальство? Директор?
— Директор? Он меня поддерживает… мысленно. Он не виноват. Жизнь такая. Он у нас жертвою пал в борьбе роковой. Энергетики, водоканал, арендаторы, инвесторы…
— А
— Замещает. Есть такое молодое дарование. Они все из другого теста, эти молодые. Вот я ему объясняю, что мне для лабораторных животных нужны корма. Денег на это у института нет. Я связалась с Сельхозакадемией. У них каждые три месяца обновляется коллекция растений. Они готовы отдать корма безвозмездно, то есть даром. Но овес, который нам нужен, расфасован у них в пакетики по двести граммов.
— Ну и что? Это плохо?
— Плохо то, что им эти пакетики нужны для следующей партии семян.
— У них нет других пакетиков?
— Вы в своей прокуратуре страшно далеки от народа. У них ничего нет, кроме уникальной коллекции семян и столетней лаборантки, которая коллекцию стережет.
— Вы, кажется, отвлеклись.
— Да. Так вот мы с моими сотрудницами все эти пакетики вскрыли, пересыпали весь овес в мешки. Чуть не задохнулись при этом от пыли. Но горды были страшно. Потому что там хватало не только для животных нашей лаборатории, но и для других. Для всего институтского вивария. Но мешки весят уже не по двести граммов, а по пятьдесят килограммов. И нужна машина, чтобы это добро перевезти в наш институт. И грузчики. Я объясняю все это нашему молодому замдиректора, а он мне отвечает: «Если вы, Елена Борисовна, больше ни на что не способны, кроме как заниматься кормами, действуйте самостоятельно».
— Так и ответил?
— Представьте. Именно так. Мне, человеку, который разрабатывает вакцины, женщине, которая годится ему в матери!
— Какой учтивый господин! М-да. Я понял. Кроме одного: зачем вам все это нужно?
— Мой сын говорит мне то же самое. Идите, говорит, мамаша на пенсию. Я вас, мамаша, прокормлю. Ваша зарплата завлаба, кандидата наук, в размере две тысячи рублей — это позор семьи. Так и говорит. Но! Во-первых, мне за державу обидно. Во-вторых, за нашу работу. За дело, которое сделано не только мной, но и теми, кто рядом со мной, и теми, кто был раньше… Вернее, это во-первых. И вообще…
— А вы не пытались обращаться в министерство?
— Конечно, мы пытались. Ах, Александр Борисович! Москва — это интриги и обжорство. И «коль пришлось тебе в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря».
— Бродский?
— Да, мой любимый поэт. А я на поезд не опоздаю?
Они прибыли на вокзал вовремя. Александр проводил Курбатову до вагона.
— Я вас очень прошу не забыть о письме. Это моя последняя надежда. Вот моя визитка.
— Завтра же утром позвоню вам, Елена Борисовна, и сообщу все, что нужно. И желаю удачи!
— И я вам! Вы хороший человек. Настоящий! Это сразу видно.
Поезд тронулся, Саша побрел по перрону. М-да. Интересно, кто-нибудь в этой стране знает, как живет наука? Как она выживает? Это, вообще, кому-нибудь интересно?
И что затеял наш Литвинов? То эмбриональные клетки ему претят, как правоверному иудею
В том, что Елена Борисовна, псевдо-Раневская, рассказала правду, он не сомневался. Такие не врут. Разве что начальству по мелочам. Все равно. Странно все это… Зачем делать вакцину, которая не эффективна? А если эта вакцина — прикрытие для чего-либо другого? Если Литвинов воспользовался для своей работы чужой вакциной, он вполне мог воспользоваться и чужой технологией. Технологией Нестерова! Говорил же Анатолий Иванович, что вместе с партией препарата они передают «контролерам» и соответствующую документацию — всякие там инструкции по изготовлению препарата. Имея в руках технологию получения «стволовых клеток», используя эмбриональные клетки человека как бы для создания вакцины, Литвинов может делать свой препарат! А откуда он берет эмбриональную ткань? Руденко! Она же у нас где работает? В акушерско-гинекологической клинике! Вот кто поставщик эмбрионов…
Все сходится! С этим нужно будет срочно разбираться!
Турецкий увидел стрелки вокзальных часов.
Черт! Он опять опоздал к Насте! Да что же это такое? Что за работа проклятая?
Ладно, Турецкий, не пеняй на зеркало. Это ты сам такой: как только появляется какая-то новая ниточка, новый след, ведущий к разгадке тайны, — ты забываешь обо всем и несешься, как взявшая след гончая. Это ты выбрал себе такую работу, потому что именно такая тебе и нужна.
Ирина это всегда понимала. А вот Настя не понимает…
Он набрал номер ее мобильного, услышал голос, пробивавшийся сквозь шум какой-то тусовки.
— Настя! Это я! Ты извини, я задержался.
— Задержался? Ха-ха… На весь вечер?
— Где ты? Я подъеду и все объясню.
— Не нужно. Я в гостях. Приду очень поздно.
— А завтра?
— Завтра я работаю.
Она отключила трубку.
Он зашел в привокзальное кафе, выпил рюмку коньяку. Ладно, заеду завтра вечером в ее «Голливудские ночи». Давно собирался. Встану на колени, попрошу прощения.
Турецкий поймал себя на том, что не очень расстроился из-за сорвавшегося свидания. Что это? Путь к выздоровлению?
Вот что, поеду-ка я домой. То-то Ирина удивится. И может быть, даже обрадуется.
А версию с подпольным производством нужно начать разрабатывать немедленно!
Глава 24
Покаяние
Он тихонько отомкнул замок, желая сделать сюрприз из своего раннего возвращения.
На кухне слышались голоса. В гостях у Ирины была ее подруга Тамара. Та самая эмансипэ, которой не удалось соблазнить Грязнова. Они говорили довольно громко, послышалось его имя. Саша замер у двери.
— Ирка, ты пойми, когда мужику за сорок, в нем кобель просыпается.
— Ты о Турецком? В нем это всегда было. Но все это было так, походя, между прочим. Я научилась на это не реагировать. Сейчас все по-другому. Он влюбился.
— Ты говоришь, она совсем молодая?
— Девчонка. Лет двадцать. Мне уже все сообщили.
— Это кто же?
— Есть добрые люди. Тома, я и сама вижу. Что мне факты? У меня свои факты есть. Личные.
— Какие? Он что, в постели…
— Я не хочу об этом, Тамара! Уволь.