Убийственная красота
Шрифт:
Женщина завыла, уткнувшись в плечо старика. Он гладил ее волосы, приговаривал:
— Тихо, Маринушка, это не ты виновата, видит Бог.
— Главный-то ужас в чем? Что я обрадовалась, что дело расследовать начали! Вот, думаю, теперь этого обидчика посадят. Потому что выходило, что это он взрыв устроил… Вот до чего я дошла… А только его не посадили. А Митька умер у нас на даче. Марат увез его туда. И он там через неделю умер… Я боюсь…
— Что он и тебя убьет?
— Я всего боюсь. Я боюсь, что я сама убью. Что убью человека этого, Нестерова. И как мне жить? Мне и так кошмары снятся. Климович этот
Она всхлипнула в последний раз. Вытерла подолом лицо. Повернулась к старику и сказала серьезно, отчетливо выговаривая слова:
— А ведь я его убью, дядя Саша.
— Господь с тобой, голубка! Что ты говоришь? — Он принялся часто крестить себя и ее. — Это все он, злодей, он душу твою чистую губит.
— Кто?
— Он, он. Он ведь тебя посадить хочет. Ко мне ведь приходили уже следователи и про машину спрашивали. Давал ли я ее тебе в тот день? Я сказал, что давал, ты уж прости меня, старика, а я врать не умею. Сказал, что не помню, дескать, для чего она тебе понадобилась. Так ведь от них, Мариша, не спрячешься. И от себя не спрячешься. Вон тебя всего на месяц хватило. И сама из норки вылезла. Вот вызовут они тебя. Начнут вопросики спрашивать. Ты же врать-то не умеешь, голубка моя! Ты же сама себя выдашь. А от совести куда денешься? Это тебе всю жизнь будет в снах являться. Понимаешь? А ты еще вон чего замышляешь! А о родителях подумала? Они на тебя сверху смотрят, страдают. А о Боге ты подумала? Наказания-то бывают ох какие суровые. Что там людской суд…
— Что же делать мне? — заплакала Марина.
— Что делать? Идти надоть прямо к ним. И рассказать все как есть.
— Куда? В прокуратуру?
— Да. Не сможешь ты с этим грехом жить, уж поверь мне. Я старый, войну прошел, все видел. Уж казалось, на войне-то что? Наша правда! Свой дом защищаю, свою бабу, свое дитя. А я немца, которого убил, я его до сих пор помню. Я его глаза вижу. Он без ружья, на коленях передо мной. А я в него стреляю… Я этот грех до сих пор отмаливаю… И ты не сможешь забыть. Давай-ка, душа моя, собирайся, да пойдем. Я тебя отведу. Ты послушай, что скажу: я тебе квартиру свою завещал. После смерти. Ну так она нам раньше понадобится. Мы ее продадим. Я и в коммуналке доживу. А тебе адвоката возьмем самого лучшего. Потому что ты душа светлая, но заблудшая. Это он тебя в грех втянул, муж твой.
— Я к Турецкому не пойду. Он Марата ненавидит за что-то.
— Ну пойдем в МУР. Мне телефон оставили муровцы-то. Сейчас я позвоню, скажу, что мы с тобой придем. Я тебя отведу. Я тебя не брошу, ты не бойся.
Турецкий сидел в своем кабинете, когда на связь вышел Грязнов.
— Саня, только что звонила Литвинова. Хочет приехать и дать показания.
— Тебе?
— Да. Это ее сосед сподвиг.
— Старикан?
— Да. Он со мной и говорил вначале. Потом она.
— Почему не ко мне?
— Она настроена против тебя. Считает, что ты выгораживаешь Нестерова.
— Ладно. Пусть к тебе едут.
— Ты знаешь что, ты пошли ко мне Безухова
— Я пришлю. Только ты ей, Слава, все же постарайся про измену мужа не рассказывать.
— Постараюсь. Но это как получится. А что ты ее так бережешь? Это у нее момент такой: покаяться захотелось. А потом передумает, опять уйдет в норку, хрен достучишься. Опять больничный или еще чего. Надо выжимать из нее все, пока она теплая.
— Ну давай выжимай, только не до сухого остатка, — дал добро Турецкий.
…В кабинет Грязнова заглянула секретарь Зинаида:
— Вячеслав Иванович, к вам пришли.
Грязнов поднялся из-за стола, подошел к двери. За ней оказался невысокий кругленький старичок, держащий за руку Марину Ильиничну Литвинову.
— День добрый, — поздоровался Грязнов.
— Здравствуй, мил-человек, — взглянул на него старичок светлыми, почти прозрачными глазами. — Вот, пришли мы к тебе с повинной.
— Кто это — мы?
— Маринушка да я. Ты ее выслушай и помни: она человек хороший, это каждый подтвердит.
— А вы в чем повинны?
— Машину ей дал. Ввел во искушение.
— Ладно. С машиной это мы сейчас… Зина, проводишь Александра Степановича к Безухову. Александр Степанович, вас допросит следователь, который у вас был.
— Ушастый такой? Хороший парнишка. Только вы Маринушку без меня не обижайте.
— Да кто ж ее обидит? — произнес Грязнов. — Проходите, Марина Ильинична. Зина, пришли оператора в кабинет.
Литвинова и Грязнов остались наедине.
Она села на предложенный стул. Смотрела апатичным, потухшим взором. Вошел мужчина с видеокамерой. Занял место в углу кабинета, камера тихо зажужжала.
— Марина Ильинична, чаю хотите?
— Нет. Я пришла сказать, что убила человека, — бесцветным голосом произнесла Литвинова.
— Кого?
— Вадима Яковлевича Климовича.
— Зачем?
— Чтобы Нестерова посадили.
— Нестеров ваш личный враг?
— Да! Он враг моего мужа!
— Мужа, но не ваш.
— Это одно и то же.
— Как произошло убийство?
— Накануне вечером…
— Назовите число.
— Одиннадцатого сентября я приехала в тот дом, где жил Климович, это на улице Строителей, и показала его нашему электрику, Круглову.
— Как показали? Вы сидели? А в чем вы были одеты?
— В куртке и брюках. На голове бейсболка, чтобы волосы скрыть.
— Понятно. Дальше?
— Я сидела в машине, возле дома, где жил Климович. А Круглов подошел к парадному. И у нас было условлено, что, когда Климович появится возле дома, я отъеду, уеду за угол. И буду ждать Круглова на улице. Мы все так и сделали. Он обещал, что сделает так… ну чтобы Климовича только поцарапало… А он взорвался…
— То есть взрывное устройство было установлено Дмитрием Семеновичем Кругловым?
— Да. По моей просьбе.
— А почему вы выбрали именно Климовича?
— Так Марат сказал.
— То есть ваш муж был в курсе событий?
— Нет… То есть после первого покушения он догадался, что это я.
— Как он догадался?
— Я вышла за ним на лестницу, когда он уходил на работу, и показала на коробку с взрывчаткой.
— Так это вы ему ее показали, а не наоборот? То-то все не сходилось…