Убийственная тень

Фалетти Джорджо

– Думаю, сутки плюс-минус полчаса. – Ломбарди некоторое время задумчиво смотрел в землю, как будто не был уверен в уместности того, что собирался произнести. – Если не ошибаюсь, труп находился в лаборатории, запертой изнутри, и никаких признаков взлома не обнаружено.

– Вот именно.

Медик криво усмехнулся, отчего в уголке рта обозначилась морщинка.

– Не знаю, вдохновит ли тебя это, но тебе попался хрестоматийный случай из детективной литературы.

– В смысле?

– Тайна запертой комнаты. Человек убит в комнате, запертой

изнутри, без следов взлома. Едва ли не каждый мастер детектива отдал этому дань.

– Разница лишь в том, что я не пишу романов и этот случай не выдумка.

– К сожалению, иной раз действительность может переплюнуть самый смелый вымысел и задает нам весьма каверзные задачки. Я со своей стороны могу тебе признаться, что впервые с таким нетерпением жду вскрытия.

Все трое озадаченно молчали, как всегда бывает перед лицом чего-то неведомого. Потом Дейв Ломбарди отправился выяснять прискорбные подробности, и Роберт с Джимом вновь остались вдвоем. Джим недоумевал, почему Роберт позволил постороннему выслушать соображения эксперта. Насколько ему было известно, полиция не любит разглашать тайны следствия. Он так и не нашел ответа, когда детектив, должно быть покончив с официальной частью, вновь превратился в старого друга.

– Как тебе живется вдали от родных мест?

Джим прекрасно понимал, на что он намекает. Многие тут уверены, что Джим вышел в большие люди. Одно то, что он перебрался в Нью-Йорк, в коллективном воображении было синонимом успеха. Роберт ничего не знал о Линкольне Раундтри, об Эмили и о том, что в Нью-Йорке, какую бы машину ты ни водил, она спустя месяц становится ничем не лучше всех остальных. Жизнь повсюду состоит лишь из костюмов и декораций.

Он кивнул на последний отблеск солнца над горами.

– Да как всем. От восхода до заката.

Тут Роберт повернул голову и поморщился.

– Счастье было недолгим. Прибыла пресса.

Джим, напротив, обрадовался этому отвлекающему моменту, что позволило ему ничего не добавлять к своей реплике. На подъездной аллее появилась внушительная машина, высветив фарами яркую дорожку среди деревьев. Ее остановили у полицейского заграждения, состоящего из двух поставленных нос к носу фургонов. Однако вышедший из машины человек без труда протиснулся меж полицейских и, невзирая на протесты, направился прямо к ним.

Джим разглядел, что это женщина, высокая, стройная, одетая так, будто собиралась совершить конную прогулку с Дейвом Ломбарди. Джим внимательно рассматривал ее по мере приближения. Длинная медно-рыжая грива волос в свете фар казалась почти огненной, и все четче прорисовывались тонкие черты лица. Джиму не надо было дожидаться, когда она подойдет вплотную: он узнал ее, едва она выбралась из машины и двинулась по дорожке к дому. Она шла к нему легкой звенящей походкой, пожалуй, так умеют ходить только воспоминания.

Звали ее Эйприл Томпсон, и некогда она была его женщиной. Однажды, летней ночью, когда они лежали под звездами в кузове фургона Ричарда

Теначи, забравшись в потрепанный спальный мешок, Эйприл жарким от возбуждения шепотом сказала ему, что любит. Джим не забыл той ночи, тех звезд и тех слов. Какое-то время ему даже казалось, что за нее и за то мгновение он готов отдать свою свободу. Но он таков, каков есть, – как тогда, так и теперь. Вскоре его вновь позвало небо, и он, по своему обыкновению, отвернулся в тот момент, когда был больше всего ей нужен.

Глава 8

Темнота совсем окутала улицу, заискрилась светом фар. По автостраде № 89 Джим возвращался во Флагстафф, сидя на пассажирском сиденье рядом с Эйприл. Как он ни старался вести себя непринужденно, а временами все же косился на точеный, подсвеченный фарами профиль. Она почти не изменилась, а если и изменилась, то к лучшему. Стала ярче, увереннее в себе, женственнее. Черты лица обозначились решительнее, но по крыльям носа, как прежде, рассыпаны детские веснушки, на солнце становившиеся заметнее. Такая красота вызывает в уме не образы домашнего уюта, а безбрежные просторы прерий. Глаза совершенно небесного оттенка, а слезы могут отмыть их до сверкающей летней ясности.

Все это Джим помнил и знал, что и она ничего не забыла.

Вновь инстинкт беглеца побудил его отвернуться в другую сторону. По левую руку горделиво сиял огнями только что отстроенный торговый центр. Прошлое играло в шахматы с настоящим, вовлекая в эту игру и сидящих в машине людей. Когда-то между ними было нечто, и, как часто бывает в жизни, этого оказалось достаточно, чтобы превратить их почти что в незнакомцев.

Эйприл первой нарушила молчание, но головы к нему не повернула:

– Они даже в темноте не бывают одного цвета.

– Кто?

– Твои глаза. Удивительное дело: вроде бы дефект, а притягивает. Представляю, как женщины в Нью-Йорке по тебе с ума сходят.

Последнюю фразу она произнесла без вопросительной интонации. И Джим не уловил в ней ни грана кокетства или ехидства обиженной женщины. Нет, это было нечто большее – полнейшее отсутствие уважения к нему.

Подъехав к дому Калеба, Эйприл нисколько не удивилась, обнаружив там Джима. Он не знал, может ли его возвращение во Флагстафф считаться новостью. Но если да, то реакция Эйприл означала, что она либо в курсе, либо не придает этому факту ни малейшего значения.

Они просто поздоровались, назвав друг друга по имени.

Роберт тут же напустил на себя официальный вид. То, что в городе все друг друга знают и всем нередко случается выпить вместе по кружечке пива, не мешает каждому в определенные моменты надевать маску соответственно своей общественной роли.

– Привет, Эйприл. Как дела в «Крониклс»?

– Все по-старому. Обычная газетная рутина. Такие случаи, как этот, нечасты. Что-нибудь скажешь, Боб?

Детектив пожал плечами.

– Ты же знаешь, Эйприл, ничего я тебе не скажу. По крайней мере сейчас.