Убийство Михоэлса
Шрифт:
— Ты уже год ничего не ставишь! Ты художественный руководитель ГОСЕТа, а не бюро жалоб! Что толку от этой нервотрепки, ты же все равно ничего не можешь сделать!
— Выслушать человека — уже помощь, — возражал Михоэлс не слишком уверенно.
Зускин был прав, умом Михоэлс это понимал, но сделать с собой ничего не мог. Несколько раз начинал думать о спектаклях, которые давно хотел поставить. «Ричарда III» Шекспира. И гоголевскую «Женитьбу». Нет, не думалось. Видел не текст, а коровьи еврейские глаза с унылым двухтысячелетним горем. Думал: всем сейчас тяжело. Но это не утешало.
Не стоило бы Лине Соломоновне читать эти письма.
Из состояния задумчивости Михоэлса вывел голос Фефера:
— Ведите заседание, Соломон Михайлович.
— Извините. Кто-нибудь еще хочет выступить? Нет? Тогда давайте клеймить. Вам слово, Ицик.
В конференц-зале оживились, предчувствуя близкое окончание процедуры. Фефер не без торжественности огласил текст резолюции.
— Поправки? Дополнения? — спросил Михоэлс. — Если нет, будем считать, что принято единогласно.
— Минутку! — вмешалась Штерн. — Я не очень поняла, где были эти погромы?
— В Англии, это же ясно сказано, — ответил Фефер.
— А где в Англии? Англия большая.
— Да какая разница?
— Довольно существенная. В Лондоне — одно дело. В Ольстере — совсем другое. Беспорядки там могли произойти не на национальной, а на религиозной почве.
— Пусть будет в Лондоне. Мне сообщили: в Англии. Разбили витрины нескольких магазинов, принадлежащих евреям.
— А где в Лондоне?
— Лина Соломоновна, я вас умоляю! — взмолился Фефер. — Какое это имеет значение?
— Очень большое, — возразила Штерн. — До тридцати семи лет я прожила в Женеве, но в Лондоне бывала довольно часто и неплохо знаю этот город. Если погромы произошли в Челси или в Блумсбери — значит, в них принимали участие буржуа. Если в Уайтчепеле — значит, пролетарии. А если в районе порта — это, скорее всего, дело рук пьяной матросни или обыкновенного хулиганья. Мы заявляем протест, так мы должны знать, кому мы его заявляем.
— Мы не просто заявляем протест. Мы принимаем воззвание ко всем демократическим силам мира с призывом сказать «нет» любым проявлениям антисемитизма!
— Тем более. Мне хочется знать, есть ли у нас более точные сведения о характере этих погромов. Если мы собираемся предпринять такой серьезный шаг, нам просто необходимо иметь самые подробные сведения о событиях в Англии. Меня интересует, из каких источников они получены.
— Они получены из информации ТАСС. Вы не доверяете этому источнику? — обозлился Фефер.
— Не приписывайте мне то, чего я не говорила, — парировала Штерн.
— Мы имеем право и должны протестовать против любых проявлений антисемитизма, — заметил дипломатичный Юзефович. — Где бы они ни происходили и в чем бы ни проявлялись.
— Согласна. Но и в этом случае мы поступаем неправильно…
— Лина Соломоновна, — вмешался Михоэлс. — Если вы хотите выступить, выходите сюда и говорите.
Штерн подошла к столу президиума. Маленькая, толстая, старая еврейка с седыми волосами и большим носом. Михоэлс только головой покачал. Тетя Хася из Жмеринки, а не академик, дважды кавалер ордена Ленина, лауреат Сталинской премии. И акцент местечковой еврейки. И сама манера встревать в спор. Одесский Привоз!
— Я вам объясню, почему мы поступаем неправильно, — продолжала Штерн. — Особенно если Брегман перестанет читать газету, а Маркиш не будет рассказывать Галкину анекдоты. Когда Еврейский комитет выступает в защиту евреев, это означает, что евреи заступаются за своих. Но кроме Еврейского антифашистского
— Вполне, — кивнул он. — С одной поправкой. Все антифашистские комитеты — женщин, ученых, молодежи — слились в Советский комитет защиты мира.
— А почему мы не слились? — удивилась Штерн.
— Кому-то же нужно бороться с антисемитизмом. Вот давайте и будем бороться. Предлагаю проголосовать за резолюцию и разойтись с чувством глубокого удовлетворения.
— Я извиняюсь. Я не часто бываю на президиуме, но хочу спросить: мы здесь «галочки» ставим или занимаемся делом? Если мы занимаемся делом, так давайте заниматься делом. Очень легко бороться с антисемитизмом в Англии, где его не очень-то есть. А еще легче — в Швейцарии, где его совсем нет, это я могу вам сказать совершенно точно. Не правильнее ли будет начать с себя?
— Лина Соломоновна, — перебил ее Михоэлс. — В повестке дня у нас: «О погромах в Англии». Прошу вас не отклоняться от темы.
— А я все-таки отклонюсь.
— В таком случае я вынужден лишить вас слова.
— В таком случае я не понимаю, что мне здесь делать!
Штерн круто повернулась и пошла к выходу.
— Лина Соломоновна, я настоятельно прошу вас остаться!
Она остановилась у двери.
— Я останусь. При одном условии: вы дадите мне возможность сказать то, что я считаю нужным.
— Ладно, дам, — со вздохом согласился Михоэлс и обернулся к стенографисткам: — Девушки, пойдите в буфет, попейте чаю. У нас сейчас разговор не по теме.
— Заседания президиума должны идти под стенограмму, — напомнил Фефер. — Это записано в нашем регламенте.
— Я тоже настаиваю, чтобы мои слова были занесены в протокол, — поддержала его Штерн. — Если этот протокол для начальства — пусть оно знает, что нас заботит. Если для потомков — пусть знают потомки. Могу я говорить?
— А могу я сказать вам «нет»?
— Так вот что я думаю, друзья мои. Прежде чем протестовать по поводу погромов в Англии, не худо бы посмотреть, что творится у нас дома. Почитайте письма, которые приходят к нам в комитет, они вопиют! Антисемитизм начинается не с погромов. И не погромами заканчивается. Это мы раньше думали, что он заканчивается погромами. Сегодня мы знаем, что он заканчивается концлагерями и газовыми печами. Он заканчивается Катастрофой. И не только для евреев. Для всего человечества. Это — главный урок второй мировой войны. Я намеренно не говорю: Великой Отечественной войны. Я говорю: второй мировой войны. Любой врач знает: болезнь гораздо легче предупредить, чем лечить. Проказа начинается с прыща. Будем честными перед собой: мы уже все в прыщах. Когда еврейскую девочку, набравшую проходной балл, не принимают в институт, — это прыщ. Когда закрывают еврейскую школу — это уже нарыв.