Убийство Михоэлса
Шрифт:
Сталин с интересом взглянул на Молотова:
— Прижал он тебя.
Молотов кивнул:
— Это был трудный разговор…
«М о л о т о в. Вы обсуждали с кем-нибудь свои соображения?
М и х о э л с. Вы первый, кому я о них рассказываю.
М о л о т о в. Значит, вы против создании еврейской республики в Крыму?
М и х о э л с. Самым решительным образом. У меня есть другое предложение. Конечно, если вы не сочтете слишком большим нахальством, что я лезу к вам со своими дилетантскими предложениями.
М о л о т о в. Какое?
М и х о э л с. Как скоро можно ожидать образования еврейского государства в Палестине?
М о л о т о в. Вопрос времени. Думаю, не очень большого. В недалеком будущем на повестку дня ООН будет поставлен вопрос о разделе Палестины на арабское и еврейское государства. Советский Союз, скорее всего, будет голосовать „за“.
М и х о э л с. Предложение у меня очень простое: разрешить свободную эмиграцию
М о л о т о в. Вот как? Мы бесплатно учим людей, бесплатно лечим, бесплатно даем профессию и даже высшее образование. Не бесплатно, конечно, а за счет государства. Тратим на это огромные средства. И после этого подарить их кому-то?
М и х о э л с. Затраченные средства окупятся другим. Эти люди принесут в еврейскую Палестину идеи социализма. А они там и сейчас ощутимы. Их привезли евреи-переселенцы из России, которые эмигрировали с начала века до 20-х годов. По пути в Америку мы были в Палестине. Киббуцы в сути своей — настоящие коммуны. Советские эмигранты — это будет мощный идеологический десант. Его забросят не к нам в Крым, а мы забросим его в Палестину. И тем самым укрепим там свое влияние. Без всяких миллиардных затрат. И без головной боли решим задачу, о которой вы сказали в начале нашего разговора. Создадим стимул Америке для уступок нам в реализации плана Маршалла. Еврейское лобби в конгрессе США оценит этот жест. Регулируя эмиграцию, мы получим постоянный рычаг давления на американский конгресс. И одновременно решим внутренние проблемы — с той же перенаселенностью Западной Белоруссии.
М о л о т о в. Вы противоречите сами себе. Вы утверждаете, что наша советская идеология не сможет противостоять западной идеологии в Крыму. И тут же заявляете, что она преодолеет буржуазную идеологию в Палестине. Маловер вы, Соломон Михайлович. Коммунистическая идеология — гораздо более могучая сила, чем вам кажется. Она победит и в Крыму, и в Палестине, а в конечном итоге и во всем мире…»
— А ведь это демагогия, Вячеслав.
Молотов только пожал плечами:
— Это диалектика. Я учился у вас, Иосиф Виссарионович.
— Послушай, а почему ты все время ко мне на «вы»? «Товарищ Сталин», «Иосиф Виссарионович». Мы же были на «ты». И ты обращался ко мне — «Коба».
— Это было очень давно.
— Да? Идет время, идет. И чем дальше, тем идет быстрее… Ладно, давай посмотрим, чем у вас эта дискуссия кончилась…
«М и х о э л с. Очень жаль, что я не сумел убедить вас.
М о л о т о в. Ваши доводы остроумны, но неосновательны. Давайте вернемся к Крыму. Не следует надолго откладывать ваше обращение к товарищу Сталину. Как говорится, дорого яичко к Христову дню.
М и х о э л с. Мы уже сейчас опоздали. Я обратился в Совинформбюро с просьбой расформировать ЕАК и влить его в Советский комитет защиты мира. Большинство членов президиума в рабочем порядке одобрило мое решение. Лозовский сообщил мне, что подготовлен проект постановления о роспуске комитета и передан на утверждение в правительство.
М о л о т о в. Ко мне поступил этот проект. Но я не знал, что инициатива исходит от вас. Что побудило вас к этому?
М и х о э л с. Совет товарища Кагановича.
М о л о т о в. Совет?
М и х о э л с. Это звучало примерно так: „И вообще. Хватит бороться с фашизмом. Война давно закончилась. Боритесь лучше за мир…“»
Вошел Поскребышев, доложил:
— Прибыл Каганович.
— Пусть ждет! — бросил Сталин и вернулся к расшифровке.
«М о л о т о в. Это формальности. Они меня не волнуют. Меня больше беспокоит ваше неприятие крымского проекта.
М и х о э л с. Это плод долгих и очень непростых раздумий. К счастью, на мне свет клином не сошелся.
М о л о т о в. Ошибаетесь, Соломон Михайлович. Именно на вас свет сошелся клином. Во время беседы товарища Сталина с мистером Джонстоном, о которой я упоминал, Джонстон прямо назвал вас президентом будущей еврейской республики. Мистер Гарриман его поддержал. Американская сторона не видит никакой другой кандидатуры. Более того. Джонстон дал понять, что только под вас американские деловые круги согласятся на финансирование крымского проекта. Что с вами, Соломон Михайлович? Вы побледнели. Воды?
М и х о э л с. Я предпочел бы водки. Извините, это неудачная шутка. Я ошеломлен. Они могли бы поинтересоваться моим мнением.
М о л о т о в. Это было бы расценено как вмешательство во внутренние дела Советского Союза. Это не допускается практикой межгосударственных отношений.
М и х о э л с. А вмешательство в мои личные дела этой практикой допускается?
М о л о т о в. Так что, как видите, обстоятельства вынуждают вас изменить свою точку зрения.
М и х о э л с. Я не могу вам этого обещать.
М о л о т о в. Я не понял, что вы сказали.
М и х о э л с. Я не могу вам этого обещать.
М о л о т о в. Соломон Михайлович, я этого не слышал. Не спешите. Спокойно подумайте. Это вы можете мне обещать?
М и х о э л с. Это могу. Обещаю
М о л о т о в. Подумайте. И вы поймете, что я прав. Спасибо, что посетили меня. Мне было очень интересно поговорить с вами.
М и х о э л с. Мне тоже.
М о л о т о в. Всего доброго, Соломон Михайлович.
М и х о э л с. Всего доброго, Вячеслав Михайлович.
Сталин закрыл папку. Поднялся из-за стола, разминаясь. Остановился, закурил папиросу.
— Итак, он сказал «нет».
— Он передумает.
— А если нет?
— У него нет выхода.
— А если найдет?
— Его точка зрения не имеет значения. Мы можем пустить в ход и старое обращение. А свое мнение он будет держать при себе.
— Почему он сказал «нет»?
— Его доводы показались мне убедительными.
— Ты ему поверил?
— В общем, да. У меня самого возникали такие же мысли.
— «В общем, да», — повторил Сталин. — Дурак ты, Вячеслав. Он тебя объехал на кривой козе, а ты этого даже не заметил. «Меттерних» хренов! Министр иностранных дел великой державы! Он преподал тебе урок дипломатии. За ним не было никакой силы, а он загнал тебя в угол. «Я этого не слышал». Слышал. И я слышал. Он сказал это не тебе. Он сказал это мне!
— За ним была сила, — хмуро возразил Молотов. — Моральная.
— Какая?
— Евреи.
— А за тобой не было? Советское государство. Партия!.. А всего-то и нужно было немного подумать. Пошевелить мозгами — самую малость. Ты же не дал ему возможности маневра. Сразу припер к стенке. «Вам придется изменить свое мнение». Даже заяц отбивается, если его прижать. А человек не заяц. Ему нужно дать время подумать. Он сам себя переубедит. Найдет такие доводы в свое оправдание, до каких никто не додумается. Почему мудр удав? Потому что он никогда не нападает на кролика. Он дает ему время подумать. После этого удаву не нужно нападать на кролика. Он сам идет к нему в пасть. И делает это сознательно. И даже с восторгом!
— Вы правы, Иосиф Виссарионович. Я не понял ситуации. И поэтому не нашел правильного решения.
— Да его и не надо было искать! — отмахнулся Сталин. — Полина тебе на что? Завтрак подавать? Блевотину за тобой убирать? А попросить ее поговорить с Михоэлсом трудно было догадаться? И сейчас бы у нас не было никакой проблемы!
— Вы считаете, у нас она есть?
— Есть, — подтвердил Сталин. — Приедет Гарриман для переговоров о плане Маршалла. Наверняка захочет встретиться с Михоэлсом. Запретишь?
— Можно блокировать эту встречу. Под любым благовидным предлогом.
— По-твоему, Гарриман дурак?
— Нет.
— А если нет, то поймет, что мы не хотим этой встречи. Какие бы благовидные предлоги ты ни придумывал. Спросит себя: почему они не хотят этой встречи? Что он сделает?
— Начнет настаивать на встрече.
— Правильно. И мы будем вынуждены ее разрешить.
— Михоэлс не посмеет сказать ему ничего лишнего.
— Ты забываешь, что он артист. Хорошему артисту не нужны слова, чтобы сказать то, что он хочет. Ты вот только на балет ходишь. А я хожу и во МХАТ. И знаю, как это делается. Артист говорит: «Я вас люблю». А зритель понимает, что он готов прикончить предмет этой любви при первом удобном случае. Если Гарриман поймет точку зрения Михоэлса, вся наша идея с Крымом повиснет на волоске. Или вообще рухнет.
— Прогнозы Михоэлса показались мне правильными, — заметил Молотов.
— А они и есть правильные. Их и американцы просчитывают.
— Но если вы считаете их правильными… Мы все-таки будем продвигать крымский проект?
— Да, будем, — подтвердил Сталин. — Даже если они не дадут нам ни копейки денег. Мы все равно заселим Крым евреями. И нашими. И западными. И чем больше будет западных, тем лучше!.. Не понимаешь, а? А ты подумай. Может, и поймешь… — Сталин вызвал Поскребышева: — Давай сюда Кагановича!
Вошел Каганович. Бодрый. Энергичный. Жеребец.
— Добрый вечер, Иосиф Виссарионович, я в вашем распоряжении.
Стоял на почтительном удалении. На таком, чтобы не подчеркивать свой рост. И в то же время быть достаточно близко.
Сталин повернулся к Молотову:
— Вячеслав Михайлович, товарищ Каганович был в числе лиц, которых мы попросили ознакомиться с обращением Еврейского антифашистского комитета о Крыме?
— Нет, товарищ Сталин.
— Это точно?
— Точно, товарищ Сталин.
— А откуда же товарищ Каганович узнал о содержании этого обращения?
— Не знаю, товарищ Сталин.
— Разрешите объяснить, Иосиф Виссарионович? — всунулся Каганович. Деликатно. Но с достоинством.
— Ну, объясните.
— Я случайно увидел текст этого обращения. У начальника Совинформбюро Лозовского. Мы решали вопросы освещения в прессе деятельности Госснаба.
— И вы случайно увидели у него текст. Он что, лежал на столе, а вы случайно заглянули в него?
— Никак нет, Иосиф Виссарионович. Когда я приехал, Лозовский изучал этот текст. Он выглядел очень озабоченным. На мой вопрос, чем он так озабочен, Лозовский показал мне на текст.