Убийство по лицензии
Шрифт:
Между тем за дверью послышался телефонный разговор:
— Да, уже ушла… Хочешь, приходи, послушаем диски… Ну, ты тоже хороша, могла себя бы поскромнее вести… Завтра? Не знаю… Звякни утром, посмотрим… Она? Так, жена одного богатенького буратино… Тебе понравилось?.. И мне… Конечно хочу… Ну, тогда завтра… Целую тебя… Куда? Сама знаешь! Пока, — с веселым смехом закончил он.
Лидия вышла из подъезда и зашагала по улице. В висках стучало в такт шагам — все кончено, все кончено, все кончено… Она не выдержала и побежала что есть силы, в надежде поскорей добраться до ближайшего тихого уголка и там выплакаться. Ей так нужно было выплакаться!
После этого случая вся жизнь Лидии Марушкиной
Отныне каждый ее день начинался с борьбы с самой собой. Первым, самым острым желанием после пробуждения было добраться до телефона и позвонить ему. Полдня она мужественно боролась с этим желанием, чтобы к вечеру, совершенно пав духом, все-таки набрать его номер и в очередной раз выслушать в трубке лениво жующее «алло». Она зажимала себе рот, чтобы не сказать: «Я сейчас приду». Он, очевидно, догадывался, кто его срывал с постели, и с равнодушным смешком швырял трубку.
А однажды ей ответил тонкий женский голос, и за это поплатился не кто иной, как телефонный аппарат — в гневе Лидия запустила им в стену. Влад между тем спокойно продолжал жить в квартире, которую она лично ему сняла. Очевидно, ему там нравилось. Все сроки оплаты хозяину давно прошли, а он все не съезжал — наверное, теперь за любовное гнездышко платил кто-то другой.
Несколько раз они сталкивались лицом к лицу в ресторанах, куда она приходила под руку с мужем, а он — под ручку с той белобрысой, и, краснея, она замечала на себе его оценивающе-разочарованный взгляд.
Лидия чувствовала, что постарела и подурнела за тот месяц, что прошел после их ссоры. Она перестала ходить к косметичке, забросила занятия шейпингом. Целыми днями Лидия лежала на диване и нервно курила одну сигарету за другой. Иногда, чтобы отвлечься, она смотрела все американские фильмы один за другим, включая самые тупые боевики и самые несмешные комедии. Остановившимся взглядом она глядела на экран с пляшущими разноцветными человечками и вспоминала. Вспоминала, как они познакомились, как сблизились, его первые осторожные ласки, его застенчивую нерешительность. Она все вспоминала — и на ее глаза наворачивались слезы.
Больше как вспоминать ей делать было абсолютно нечего. Старшая дочь Элина училась в закрытом пансионе в Англии, сын Саша — в элитной швейцарской школе для детей очень обеспеченных господ. Собаки у Лидии не было, кошки тоже, а муж не позволял ей тратить на него бездну своего свободного времени. Муж давно привык к ней, считал ее вздорной и истеричной, позволял делать, что ей вздумается, в обмен на свою полную как деловую, так и сексуальную независимость.
Как-то после расставания с Владом в ней неожиданно поднялась волна забытой нежности к мужу, и рано утром она выползла из своей постели, чтобы приготовить ему кофе. Давно охладевший супруг, со сдержанной иронией наблюдая за ее жалкими потугами быть внимательной к нему, взял ее за обе руки, отвел в комнату, посадил на кровать и ласково-презрительно произнес:
— Милая, я, конечно, понимаю, тебе теперь нечем и некем заняться, но это не повод, чтобы портить мне завтрак.
Его слова — «теперь», «некем» — насторожили ее. «Он все знает, — подумала он. И сразу же решила: — Ну и пусть». Он, наверное, знал и то, что у нее кто-то был, и то, что они расстались. Он даже денег стал оставлять ей меньше, чем в последний год, — наверное, думал, что раз у нее теперь никого нет, то и денег ей нужно меньше.
А ей и вправду ничего не было нужно. Доставляла продукты, готовила, убирала в доме умелая домработница, которая, кстати, не потерпела бы ее вмешательства в хозяйственную жизнь дома. Теперь Лидии ничего не хотелось делать, не хотелось даже заниматься своим внешним видом. Она попросила убрать из своей спальни огромное трюмо с множеством баночек с кремом, флаконов духов, всевозможных притираний — ей не хотелось на себя смотреть. Ей было противно о себе заботиться. Ей было невыносимо видеть себя в зеркале.
Она опустилась. Стала страшно много есть, пытаясь жеванием заглушить свою тоску. Буквально каждые пятнадцать минут она спешила к холодильнику, чтобы что-нибудь перехватить, и поэтому быстро, буквально на глазах начала расплываться. Под глазами появились отечные мешки, кожа без воздуха и физических упражнений стала землистой, мышцы быстро дрябли. Подруг, которые могли бы ее подстегнуть хлестким словом, колким замечанием, у нее не было, а мужа она устраивала всякая, даже такая.
В конце концов Лидия нашла тот универсальный утешитель, который заменял ей и подруг, и мужа, и любовника, — алкоголь. С ним она могла вволю поплакать, жалея свою никчемную, никому не нужную, опостылевшую жизнь, пожаловаться самой себе, поныть, чтобы потом, с пьяной беззаботностью махнув на все и на всех рукой, вдруг развеселиться и забыться пьяным беспричинным хихиканьем. Теперь она жила как будто бы полной жизнью, без алкоголя обходиться уже не могла. По утрам от нее пахло перегаром, запахом, который характерен для давно и много пьющих людей. Муж сначала ничего не замечал, а когда не замечать стало невозможно, все равно ничего не говорил.
— Надеется, что сопьюсь и помру, — горько усмехнулась Лидия и тут же заплакала, размазывая по лицу пьяные слезы, — хоть бы уж скорее.
Ее манера начинать день с винной бутылки становилась слишком заметной для окружающих и поэтому очень опасной. Дурные привычки жены подрывали социальный престиж ее супруга, и с этим господин Марушкин не мог мириться. Настал день, когда, заскочив домой между двумя совещаниями, чтобы сменить рубашку, он застал вдребезги пьяную жену, которая спала беспробудным сном рядом с ножкой обеденного стола. И он не выдержал.
На следующее утро нефтяной магнат поднял жену с постели смачным шлепком по заду и, поморщившись от острого запаха перегара, резко бросил:
— Вот что, подруга… Ты что-то слишком затянула свои переживания. Давай так: или ты завязываешь с этим, — он брезгливо кивнул на выпитую бутылку и засохшие консервы на столе, — или мы разводимся. Но учти, в последнем случае детей ты больше не увидишь. Нечего им набираться «хороших» манер от мамочки.
Мысль о детях на время отрезвила Лидию. Она попыталась было сдерживаться, но не нашла в себе сил сопротивляться любимой слабости. Жесткий контроль со стороны привел к тому, что она стала уходить из дому и в одиночку посасывать свою бутылочку в скверике или в тихом летнем кафе. К ней уже стали подсаживаться темные личности с предложением распить на троих флакон беленькой. И у нее все меньше было поводов отказываться. Порой она с пьяной откровенностью рассказывала о своей жизни в пятикомнатных хоромах, о богаче-муже, о своих шубах и детях в Англии, но ей никто не верил. Только тупо удивлялись, откуда у нее всегда есть деньги на бутылку.
Наконец ее лишили и денег, надеясь, что тогда она не сможет покупать себе спиртное. Но Лидия, подкарауливая домработницу, тайком вытряхивала из ее кошелька мелочь, оставшуюся после закупки провизии. Порой она сдавала бутылки, продавала задешево свои колечки у вокзала — короче, выкручивалась как могла.
Наконец дело запахло керосином: ее застукал со стаканчиком красненького фотокорреспондент. Он узнал в еще нестарой даме с пропитым лицом, в изрядно потертой норковой шубе жену крупнейшего нефтяного воротилы.