Убийство Президента Кеннеди

Манчестер Уильям

Это обвинение было несправедливым, но, видимо, явилось неизбежным следствием отношений между Джонсоном и Робертом Кеннеди, или, выражаясь точнее, между некоторыми из их советников. Еще со времени съезда демократической партии в Лос-Анджелесе в 1960 году отношения между этими двумя деятелями неоднократно портились в результате недоразумений, а первопричиной этого оказывался в конечном счете тот или иной «помощник». Так, вице-президент был убежден, что министр юстиции никогда не простил ему критических замечаний, сделанных им в Лос-Анджелесе в адрес его отца Джозефа П. Кеннеди. Удивительнее всего то, что Роберт Кеннеди никогда не только не слыхал этих замечаний, но даже

не читал о них. Сторонники Джонсона были убеждены, что Боб Кеннеди не любит их лидера, и хотя люди, связанные с Кеннеди, неоднократно заверяли их в обратном, все было бесполезно. Не успело правительство Джонсона приступить к работе, как печать уже начала высказывать подробные предположения о «вражде» между двумя деятелями.

Однако, каковы бы ни были истоки этих натянутых отношений, они бесспорно существовали. «Последствия опоздания Роберта Кеннеди на заседание кабинета, — заявил Джонсон своему посетителю, министру, — были крайне неприятными». Войдя в зал в середине выступления президента, министр юстиции испортил все впечатление от этого выступления. Член правительства, который беседовал с Джонсоном, с симпатией отнесся к положению, в котором тот оказался, и сразу же сказал об этом другому члену кабинета, который считал, что заседание провалилось. Собеседник Джонсона писал об этом разговоре: «Тут в голосе Линдона послышалась настоящая горечь». Джонсон считал брата покойного президента грозным препятствием на своем пути. Он согласился со своим собеседником, что следует возможно скорее выступить перед конгрессом: Джонсон боялся, что в среду будет слишком поздно, ибо члены конгресса собирались на каникулы. В то же время он опасался, что выступление ранее среды «может вызвать недовольство семейства Кеннеди».

В приемной его ожидал директор Корпуса мира Сарджент Шривер, чей визит был продиктован чувством долга. Из всех членов семейства Кеннеди он был наиболее близок Джонсону и хотел пожелать ему успеха. Шривер считал Джонсона очень радушным хозяином. Новый президент сказал ему:

— Ну, Сардж, все это ужасно. Я совершенно подавлен, но мне хочется сказать, что я всегда относился к тебе с большим уважением. Я ничего не мог сделать для тебя до сих пор, ко я имею это в виду в дальнейшем.

— Могу ли я чем-нибудь вам помочь? — спросил Шривер.

Джонсон сказал Шриверу, что есть два нерешенных вопроса: о переезде в Овальный кабинет и о времени выступления на совместном заседании обеих палат конгресса. (Следует отметить, что Джонсон не проявлял особого интереса к тому, чтобы выступить в эти дни с речью перед народом. Он был озабочен в первую очередь конгрессом. Правда, выступление в Капитолии, которое транслировалось бы по телевидению, услышали бы столько же американцев, что и беседу у камина в Белом доме. ) Джонсон заметил, что Раск и Банди, подчеркивая, как и другие, символическое значение пребывания президента в резиденции, совершенно определенно считали, что он должен принимать своих посетителей в западном крыле Белого дома. Кроме того, подчеркнул президент, он будет там значительно ближе к важным средствам связи.

Государственный департамент оказывал на Джонсона особенно сильное давление. Причины необходимости переехать через улицу — из здания канцелярии президента в Белый дом — не очень ясны, хотя здесь следует провести линию различия. Президент не торопился выселять Жаклин Кеннеди. Напротив, он был готов оставаться у себя сколько угодно. Ему нужен был кабинет главы правительства в западном крыле, а вовсе не роскошь резиденции.

Преемник Авраама Линкольна, как и преемник Джона Кеннеди, не хотел создавать впечатления, что он стремится

поселиться в доме президента. Сходство между семнадцатым и тридцать шестым президентом удивительно и в других отношениях.

«Кто из президентов был лучше подготовлен для своего поста?» — спрашивает Ллойд Пол Страйкер, биограф Эндрю Джонсона. Биографы Линдона Джонсона сразу же поклялись бы, что второй Джонсон лучше подготовлен для поста президента. Как и Линдон Джонсон, Эндрю был нетактичен с мужчинами, галантен но отношению к женщинам и стремился затмить своего предшественника. Эндрю тоже созвал на следующий день после убийства Линкольна заседание кабинета, на котором заявил, что намерен лишь продолжать прежнюю политику. И в этот день тоже шел дождь. В вопросе же о переезде в резиденцию оба Джонсона резко отличаются друг от друга. Эндрю устроил кабинет в здании министерства финансов, где затем временно организовал свою штаб-квартиру. Лишь 9 июня 1865 года, через восемь недель после смерти Линкольна, он перебрался в Белый дом.

Как пишет сенатор Хэмфри, новый глава правительства (Линдон Б. Джонсон — Ред. ) — это «человек действия, и он хочет, чтобы дела действительно делались. В известном смысле он беспокоен и требователен».

Шривер оказался в неловком положении: он имея туманное представление в том, что касалось прецедентов, и хотя благодаря своей женитьбе на представительнице семейства Кеннеди он породнился с президентом, его занятость делами Корпуса мира не оставляла у него времени для изучения всяких правительственных лабиринтов. Позднее он говорил:

— Я вспомнил, что в подвальном помещении западного крыла Белого дома что-то делала, когда Джон был президентом, и хотя не имел представления о том, что именно там происходит, я подозревал, что это имеет какое-то отношение к прямому проводу.

Шривер, обычно быстро принимавший решения, ничего не мог решить относительно Овального кабинета. По его словам, Банди, на которого президент сослался, говоря со Шривером, «считает, что это прежде всего кабинет президента, в то время как семейство Кеннеди, естественно, считает, что это кабинет Джека».

— Я служил во флоте, — говорил Шривер, — и склонен согласиться с Банди. Нельзя оставить командный пост незанятым, потому что пал командир. С другой стороны, занимать этот кабинет, пока Джек еще в Белом доме, кажется мне неуместно поспешным. Ведь тело Джека все еще находится в Восточном зале.

Отсутствие поддержки со стороны лучше всего относившегося к нему члена семейства покойного главы правительства как будто внесло для Джонсона ясность в данный вопрос — в этот день он больше не возвращался к нему.

Оставалось решить, когда выступать в кош россе. Джонсон снопа сослался ни давление со стороны руководства кабинета. У тех, кто привык прямо подходить к делам, что было характерно для Джона Кеннеди, такие обходные маневры вызывали недоумение. Примечательно, что, когда Кеннеди что-то приказывал кому-либо, он начинал со слов: «По моему, мнению… » Если вы не были с ним согласны, вы могли спорить. Джонсон же выступал выразителем мыслей других людей. Если эти мысли оказывались неудачными, излагавший их был ни при чем: он всего лишь ставил их на обсуждение. Осторожные вводные слова Джонсона («Банди говорит», «Раск говорит» или «Макнамара говорит») как бы снимали с него ответственность. По данному вопросу, сказал он Шриверу, все единодушно высказались за то, чтобы президент отправился в Капитолий «возможно скорее», и что «важно показать, что правительство Джонсона начало действовать». Шривер согласился с этим, хотя и по другим соображениям.