Убийство в музее восковых фигур
Шрифт:
Служитель ввел мадам Дюшен и Робике. Бенколен поднялся и указал на два кресла, расположенные у стола. Несмотря на дождь, мадам была облачена в котиковое манто, под которым на шее виднелась нитка крупного жемчуга. Лицо в тени широких полей черной шляпы казалось почти юным. Мешки под глазами выглядели глубокими тенями, а живой взгляд полностью соответствовал общему облику. Перед нами сидела совсем не та болезненная, с заострившимися чертами лица женщина, которую мы видели сегодня утром. Ее глаза были не карими, как мне показалось при первой встрече, а темно-серыми, чуть подернутыми романтическим флером. В обтянутой
— Мсье Бенколен, — начала она своим сухим голосом, — я взяла на себя смелость посетить вас. От инспектора полиции, который заходил сегодня после полудня, я услышала намеки, которые не могу понять. Я бы совершенно не обратила на них внимания, если бы не это… — Она постучала газетой по столу. — Я попросила Поля проводить меня сюда.
— Да-да, — подтвердил ее слова Робике. Он нервно закутался в тяжелое пальто, и я заметил, как он искоса поглядывает на серебряный ключ.
— Мне весьма приятно вновь увидеть вас, мадам, — галантно сказал Бенколен.
Она подняла руку, как бы протестуя против его протокольной учтивости.
— Вы можете сказать мне все совершенно откровенно?
— Сказать что, мадам? — спросил детектив.
— О моей дочери, о ее смерти. И о смерти Клодин Мартель. Вы мне ничего не сообщили сегодня утром.
— Но почему я должен был сделать это, мадам? У вас и без того много горя, и еще одно трагическое известие…
— Умоляю вас, не уходите от ответа! Мне необходимо знать. Я уверена, что обе смерти связаны между собой. То, что Клодин нашли в каком-то музее восковых фигур, наверняка выдумка полиции, не так ли?
Бенколен не отвечал. Он внимательно смотрел на посетительницу, прижав кончики пальцев к вискам.
— Вы понимаете, — продолжала она не без некоторого усилия, — в свое время я сама входила в «Клуб масок». Много лет тому назад. Двадцать лет. Это совсем не новое заведение, хотя, я полагаю, — добавила мадам Дюшен горько, — оно сильно изменилось под новым руководством. Но музей восковых фигур? Нет! Музей здесь ни при чем. Иногда я подозревала, что Клодин хаживает туда — в клуб. Когда я узнала о ее смерти и подумала о гибели Одетты… — лицо ее приобрело сероватый оттенок, она облизнула губы кончиком языка, судорожно постукивая по столу газетой, — на меня обрушилась страшная догадка. Я знала и знаю. Матери всегда знают. Я чувствовала: здесь что-то не так. Скажите, ведь Одетта была связана с клубом?
— Не знаю, мадам. Но даже если это и так, то совершенно невинно, не понимая.
— Воздастся — как это? «Воздастся в третьем и четвертом колене». Я никогда не страдала избытком религиозности, но теперь уверовала в Бога. И в гнев его, гнев против меня.
Ее начала бить дрожь. Робике побледнел так, что казалось, будто его лицо было вылеплено из воска. Он зарылся подбородком в воротник пальто и выдавил приглушенно:
— Тетя Беатрис, я же говорил, что вам не следует выходить из дома. Это безрассудство. Эти господа делают все, что в их силах. И…
— Уже утром, — продолжала она торопливо, — когда вы послали этого мсье (кивок в мою сторону) подслушать разговор Джины с посетителем, мне следовало все понять. Конечно, Джина тоже замешана. Ее поведение!..
— Мадам, вы преувеличиваете, — мягко прервал ее Бенколен. — Этого человека привела в ваш дом обычная формальность, и мадемуазель Прево приняла его.
— Теперь я должна вам кое-что сообщить. Голос посетителя поверг меня в шок и пробудил воспоминания.
— Я весь внимание, — быстро сказал Бенколен и принялся выбивать пальцами дробь на подлокотнике кресла.
— Я вспомнила, что слышала этот голос раньше.
— О! Вы знакомы с мсье Галаном?
— Никогда не видела его, но четырежды слышала голос.
Робике словно загипнотизированный не сводил глаз с серебряного ключа. Мадам же монотонно продолжала:
— Во второй раз это случилось десять лет тому назад. Я была наверху. Одетта, еще совсем девчушка, находилась со мной и училась вышивать. Мой муж читал внизу в библиотеке — до меня доносился запах его сигары. Зазвенел дверной звонок, горничная впустила посетителя, и я услышала голос. Он был весьма приятным. Мой муж принял визитера. Я слышала, как они беседовали, но смысл слов разобрать было невозможно. Несколько раз пришелец начинал громко хохотать. Вскоре горничная проводила его… Помню скрип его башмаков, когда он уходил, громко смеясь. Через несколько часов до меня вместо сигарного дыма донесся запах порохового дыма, и я сбежала вниз. Мой муж, стреляясь, использовал глушитель, потому что… потому что не хотел будить Одетту.
И тогда я вспомнила, когда впервые я услышала этот голос. В «Клубе масок», когда я там бывала. О, это было до замужества, клянусь. Я слышала его у смеющегося человека, лицо которого было скрыто под маской. Думаю, что с тех пор прошло двадцать три, может быть, двадцать четыре года. Мне запомнился этот человек только потому, что в маске был сделан вырез для чудовищного носа — багрового и кривого. Увидеть такой можно лишь в кошмарном сне. Поэтому и голос навсегда запечатлелся в моей памяти.
Она замолчала и уронила голову на грудь.
— И в третий раз, мадам? — спросил Бенколен.
— В третий раз, — ответила она, сглотнув, — меньше чем полгода назад, ранним летом, в доме родителей Джины Прево. Вернее, в саду, уже ближе к вечеру. До меня донеслись слова из беседки. Это было любовное воркование. Я задрожала, потому что узнала этот голос, и убежала от него прочь. Буквально убежала, но все же успела заметить выходящую из беседки Джину Прево. Она улыбалась. Тогда я сказала себе, что наверняка ошиблась, впала в истерику… Но сегодня, когда этот голос зазвучал вновь, прошлое мгновенно вернулось. Теперь я знаю все. Не спорьте! Моя маленькая Одетта!.. Меня не интересуют ваши импровизированные объяснения. Когда я прочитала в газете…
Она взглянула на Бенколена. Тот сидел неподвижно, поставив локти на подлокотники кресла, уперевшись кончиками пальцев в виски, и исподлобья смотрел на нее немигающим, ясным взглядом. Мадам Дюшен повторила свой вопрос:
— Вы можете мне что-нибудь сказать, мсье?
— Ничего, мадам.
Молчание. Тишина. Слышно лишь тиканье чьих-то часов.
— О… я понимаю, — наконец произнесла она, — я в глубине души надеялась, что вы начнете отрицать, видимо, еще верила, что… Теперь я все понимаю.