Ученик чародея (Часть 1-6)

Шпанов Николай

– Ну да, и сказал, что ж такого?
– задорно отозвался мальчик.
– Он и есть косолапый. Глядите на его правую ногу, глядите!

Но в том направлении, куда показывал мальчуган, уже никого не было. Человек с бородой скрылся за углом улицы Блаумана. Пробежав несколько шагов, Йевиньш остановился. Его больное сердце стучало, вырываясь из груди. Он задыхался. Он закрыл глаза. Перед ним как живой лежал у подъезда ателье человек с белокурой бородой. На его шее, под вздернутым к небу подбородком Йевиньш видел шрам... Шрам, шрам!.. Происхождение этого шрама Йевиньш знал и не забудет никогда в жизни. И этот жест, которым бородач провел себе поперек шеи, Йевиньш тоже знал, очень хорошо знал

и тоже никогда не забудет. Если бы не шрам, Йевиньш ни за что и не узнал бы этого человека: усы и борода изменили его наружность. Йевиньш видывал его другим: чисто выбритым, с плотоядно оттопыренными мясистыми губами под картофелиной носа... А этот жест: ребром ладони поперек горла! Разве не этим зловещим движением Арвид Квэп, наряженный в куртку эсэсовца, иллюстрировал страдальцам Саласпилса то, что им предстояло? Разве может Йевиньш забыть этот жест, эти глаза, этот нос!.. Эту страшную руку мясника... А тут, в добавление ко всему, крик мальчишки: "Косолапый"! Да, да, Йевиньш слишком хорошо помнит и подвернутую ступню, из-за которой заключенные тоже называли Арвида Квэпа "косолапый".

А если бы Йевиньш увидел этого человека без рубашки! Уж кто-кто, а портной хорошо знает, как выглядит тело человека, которого ему приходилось обшивать. Впрочем, Квэп и не скрывал татуировки, украшавшей его широкую грудь: большой романовский орел. Татуировка была старая, сделанная еще в царские времена. Впоследствии, из верноподданнических чувств к Гитлеру, Квэп ее модернизировал: переделал царский скипетр в свастику, а державу в земной шар. О, Йевиньш очень хорошо помнит эту синюю примету на груди мучителя. Тут не ошибется и малое дитя!.. Почему же злодея сейчас не схватили, тут же, сегодня?.. В самом деле, почему Йевиньш не вцепился ему в бороду, почему не закричал на всю улицу: "Держите его, это же Квэп из Саласпилса! Разве вы не знаете палача Квэпа? Почему онемел язык Йевиньша, как мог бывший заключенный № 32867 не броситься на палача? Ян Йевиньш, почему ты молчал?

Йевиньш прислонился горячим лбом к стене дома... Разве можно это забыть: за шрам на горле недорезанного Квэпа было забито палками, затравлено собаками, застрелено и повешено сто заключенных. Да, у мстителя тогда не хватило силы, чтобы перерезать глотку палача крышкой от консервной банки. Горло Квэпа оказалось крепче жести...

Йевиньш в отчаянии схватился за голову. Ян, Ян! Как ты мог выпустить сейчас этого зверя! Как, почему, зачем, по чьему недосмотру Арвид Квэп мог очутиться на улице советской Риги?

Йевиньш, пошатываясь, вошел в ателье и упал в кресло. Его больное, надорванное Саласпилсом сердце не могло выдержать такой перегрузки. Понадобилось больше получаса времени и помощь врача, чтобы справиться с сердечным припадком портного.

Открыв глаза, Иевиньш увидел, что лежит на диване, где обычно ждали его приема терпеливые заказчицы. Под головой у себя он нащупал на диванном валике что-то мягкое. Это было большое кепи из пестрой шерстяной ткани.

– Что это?
– спросил Ян Янович у заплаканной приемщицы, сидевшей у него в изголовье.

– Это?.. Ах, это! Так это же, наверно, кепи того, пострадавшего! Кажется, милиционер принес его сюда, когда говорил по телефону, да так и забыл.

Приемщица еще что-то говорила, но Ян Янович ее уже не слушал. Он держал в вытянутой руке пестрое кепи, и смешанное чувство отвращения и радости не позволяло ему привести в порядок нахлынувшие мысли.

– Вам опять нехорошо?..
– начала было испуганная приемщица, заглядывая ему в глаза, но Йевиньш, не слушая, выбежал на улицу:

– Эй, такси!.. Бульвар Райниса!.. Да, да, именно так: прокуратура! Быстро!

40. МУТНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Грачику казалось, что сегодня все

против него. Неудачи начались в Совете культов. Уполномоченный этого Совета по Латвии Ян Петрович Мутный оказался человеком не только упрямым, но и ограниченным, чтобы не сказать больше. К тому же он решительно всего боялся. Он боялся дать Грачику характеристику Шумана на том основании, что не знал священника достаточно хорошо; боялся справиться о нем у викария или у епископа; боялся осложнения, если Грачик сам обратится к католическим церковным властям. Он боялся... Грачик даже не брался припомнить, чего еще боялся этот странный уполномоченный. В добавление ко всему из разговора выяснилось, что Мутный невежда в области, доверенной ему той самой Советской властью, защитником которой он себя именовал. Само собой у Грачика напрашивалась характеристика: "опасный дурак". Едва Грачик приступил к перечислению оснований, какими располагает для подозрения Шумана в преступлении, Мутный замахал руками. Не стесняясь присутствия Грачика, он тут же снял трубку и стал звонить в Совет Министров республики, жалуясь на следователей, "ломающих всю политику Советской власти". Если бы Грачик поверил этому человеку, то ушел бы с убеждением, что подозревать Шумана - значит, посягать на основы Советской власти. Грачик поделился с Кручининым огорчением, какое ему доставило это свидание:

– Мне всегда сдавалось, что я люблю жизнь. И людей люблю, ей-ей! А сегодня, когда я столкнулся с этим "мутным" человеком, мне стали отвратительны и мир, и люди.

– Можно подумать, что ты только-только вступаешь на стезю сознательной жизни и не знаешь всего разнообразия человеческих типов, - усмехнулся Кручинин.

– Но людей такого типа, как Мутный, я просто боюсь!

– Не знал тебя как труса.

– И вот поди же, - Грачик беспомощно развел руками, - боюсь! Они могут испортить всю жизнь на земле.

– Брось! Такое им не под силу. Хорошего на земле слишком много, чтобы одному Мутному удалось все замутить. Настроение он действительно способен испортить. Но не больше. Помешать любить людей?.. Я за любовь!.. К жизни, к людям и... к человеку.

– Только прошу вас, без перехлестывания во всеобщую любовь ко всему человечеству. Я знаю: вы великий человеколюбец, - воскликнул Грачик.
– Но разве можно не ненавидеть человеконенавистников?

– Их надо исправлять. А ежели ненависть к себе подобным сидит в них сильнее всего человеческого, - уничтожать. Уничтожать!

– Посмотрите-ка сейчас на свои глаза, посмотрите, как сжались ваши губы!
– воскликнул Грачик, подталкивая Кручинина к зеркалу.
– Глядите! А ведь многие считают вас божьей коровкой.

– Потому что им не доводилось видеть меня один на один с врагом.

– С врагом человечества?

– Разве у меня может быть другой враг, как только тот, кто враждебен нашему делу - делу трудового человечества. Нашим целям, лучшим целям рабочего класса - творца жизни!.. А ты со своим "Мутным"!.. Мутный, братец, это всего только муть. История процедит ее сквозь свой фильтр. В настоящую жизнь, которой будет жить человек в будущем, эта муть не проникнет.

– Если фильтром не будет служить анкета. А то эдакий "стопроцентный", только на том основании, что его папа пролетарий и сам он из грузчиков, глядишь, и пролезет в будущее. Да еще вне очереди!

– Всему свое время, Грач! На данном этапе и анкета нужна. Без анкеты невозможно. И пролетарское происхождение, ой как хорошо! И зря ты, право, огорчаешься. Отбрось сей мутный камень со своего пути. Плюнь, разотри и забудь.

– Как же я забуду, когда мне с ним по делу не разминуться. Раз в деле у меня запутаны священники и церковь. А там в Совете этот... камень преткновения.