Учитель драмы

Зайлцкас Корен

– Как ты узнал? – спросила я, дрожа всем телом.

– Ты помнишь Джеймса? Мы поддерживали связь.

Я помнила Джеймса. Самый толстый, самый противный отцовский приятель со стройки. Мама презирала его. Отец же относился к нему с антропологической привязанностью – как Джейн Гудолл [43] любила своих шимпанзе, но никогда не считала себя одной из них. Если бы мама узнала, что новость о ее смерти сообщил Джеймс, она бы еще раз умерла.

– Нам нужно вернуться на ее похороны.

43

Джейн Моррис Гудолл (англ. Jane Morris Goodall) – британский приматолог, этолог и антрополог,

посол мира ООН. Широко известна благодаря изучению социальной жизни и интеллекта шимпанзе. (Прим. пер.)

– Они уже были.

– Нет.

– Да. Мне очень жаль, малышка. Они были в прошлую субботу. Джеймс сказал, что все было так, как она сама бы хотела. Везде стояли вазы с желтым зеленчуком, священник спел псалом, который ей нравился. Помнишь, тот, который начинается с «Рассуди меня, Господи»?

Я вынырнула из-под папиной руки и спряталась под одеяло. Закрыв глаза, я надеялась, что шок и тошнота уйдут. Не спала, а пребывала скорее в вегетативном, обморочном состоянии: глаза были закрыты, а мир вокруг шумел и бил тяжелыми волнами.

Сон не смог выжечь сидящее глубоко ощущение, что виновата я. На следующее утро, проснувшись в той же позе, в какой уснула, я нашла на подушке подарок от Нюни. Молитвенная карточка. На картинке была изображена святая в голубой накидке с удивленным, растерянным лицом ребенка: Мариана, святая покровительница потерянных родителей.

Все стало понятно.

Я таращилась на святую сироту и осознавала, что было слишком поздно каяться в своих грехах. День ярмарки – не единственный раз, когда я бросила маму. Каждый раз, когда видела полицейского и не обращалась к нему, каждый раз, когда преклоняла колени на исповеди и говорила, что мой самый тяжкий грех – помянуть имя Господа всуе, я отказывалась от своей матери. Ее смерть – наказание мне, и приговор соответствовал преступлению. Покинув маму, я заслужила ее потерять.

Трейси Бьюллер

Есть места горние,Куда нас не зовут,Склоны горные, лицаСуровые, целыеСтороны, чьи именаНам не узнать…Кей Райан, Без имен

Глава восемь

В прежние времена, в нашем доме в Катскилле, дети во сне вечно пускали слюни, а в их общей спальне постоянно стоял спертый запах пота и влажных подгузников. Но в гостевом коттедже Мелани, где главный кондиционер беспрерывно гонял по комнате охлажденный воздух, они выглядели как барочные херувимы на пуховом облаке.

И не только дети чувствовали себя лучше у Эшвортов. Не считая необходимости отвечать на звонки Рэнди (перекидывать их на Фитца не получалось, потому что он обычно был слишком взвинчен, чтобы говорить долго, а Рэнди слишком занят, чтобы действительно его слушать), я была освобождена почти ото всех ежедневных обязанностей. Мне не нужно было убираться, потому что это делала Джаниса, или готовить, потому что Мелани почти каждый день приглашала присоединиться к ним с Габи за пиццей с салатом кейл или «пастой» из киноа. В Вудстоке я снова начала смеяться, шутить и, что важнее всего, по-настоящему общаться с детьми. Вместе мы исследовали территорию, скакали по грязи за лягушками, собирали нагретую солнцем чернику. Мы играли с чужими игрушками, читали книги Эшвортов, нежились в их органических пенах для ванн и смотрели их телевизор с двумястами каналами в высоком разрешении.

При этом нельзя сказать, что Мелани составляла мне плохую компанию. В моменты обострения сарказма она потешалась над своими соседями – «хиппи на полставки» – с ней даже можно было неплохо повеселиться. Меня поражала ее энергия, особенно когда она занималась на заднем дворе йогой, для которой была явно слишком взбалмошной и нервной. Будто американская чирлидерша, она сгибалась и разгибалась в позе воина. Аплодисментов была достойна и ее дерзкая гламурность: она тратила больше часа на уход за волосами, пока местные женщины высшего класса отказывались от эпиляции и пахли маслом гхи.

Почти весь июль я активно принимала участие в ее вечерних заплывах в личной купальне. Когда дети уже были в кроватях, мы отправлялись оттуда вброд по реке Соу Килл, держа бокалы с вином над головой.

Мелани была не самым ловким пловцом и часто жаловалась на сильное течение, ведь сама она выросла в спокойном христианском пригороде, где в каждом водоеме были ограждения, похожие на жемчужные нити, и спасатели под боком.

Теперь ей нравилось плескаться голышом недалеко от берега, где вода была спокойнее. Потом она забиралась на матрас из пенки и прятала свой «бюст» в бюстгальтер, пока я скромно отворачивалась, слушая ее щебетание. Внимала ее описаниям лета на побережье в Джерси в детстве. Я схватилась за сердце, когда она шепотом призналась, что двадцатилетний парень ее изнасиловал, хотя она говорила, что не была готова к сексу. Она все рассказывала. Все. Об опустошении после смерти матери. Обо всем, что считала «зазорным» рассказывать в трезвом состоянии.

«Я люблю-ю-ю тебя», – говорила она в конце каждой исповеди, всегда одинаково растягивая слова и как будто бы в нос. От этой манеры у меня сводило зубы.

Я пыталась отвечать ей взаимностью изо всех сил. В конце концов, тщательное изучение всего, связанного с ней, и было своего рода любовью. Когда она закончила очередной номер «О Мэгэзин», я незаметно его стянула и почитала о неустанной борьбе за «лучшую версию себя». Я прослушала плейлисты Мелани, рассматривая их как ключ к ее подсознанию. Немного пугающим было то, что в подборке воодушевляющих гимнов для девичника нашлись песни о предательстве: Кэти Перри, падающая в темноту с разбитым сердцем [44] , и Тэйлор Свифт с ее щебетанием – «Как странно, что я совсем тебя не знала» [45] .

44

«I was in the dark, I was falling hard with an open heart» (англ.) – строчка из песни «Wide Awake». (Прим. ред.)

45

«How strange that I don’t know you at all» (англ.) – строчка из песни «Come Back Be Here». (Прим. ред.)

– Моя свадьба – это просто чума, – выпалила она как-то во время нашего очередного похода через реку, закрывая собой пушистое облако, розовое от заката.

– Чума?! – спросила я, будто знала единственное значение этого слова – «инфекционное заболевание». Как и Рэнди, Мелани любила объяснять мне американские идиомы. Это утверждало ее в мысли, что я была бестолковой иммигранткой без намерения обвести ее вокруг пальца.

– Ну, то есть это лучшая свадьба, на которой я когда-либо бывала. Я знаю, это звучит ужасно. Очень самонадеянно и ограниченно. Но в том году еще три мои подруги выходили замуж, и, смотря на их фуршет и цветочные композиции, я все думала: «У меня было лучше».

Беседы с Мелани всегда крутились вокруг «вещей». Она стала описывать декоративные аквариумы и свое платье за четырнадцать тысяч долларов, навевая на меня такую скуку, что я уже начала рассматривать скалу из песчаника на другом берегу.

– Что же, свадьбы надолго впечатываются в память, – сказала я, – человеку нужно думать о чем-то.

Она стояла по пояс в воде, стараясь приспособить доску для плавания Габи под поднос для коктейлей.

– А какая у тебя была свадьба? Я во время своей была как на иголках и постоянно ждала, что что-то пойдет не так. Виктор был таким хорошим, что и поверить было сложно.