Ударная сила
Шрифт:
— Пророчества, выходит, сбываются, — задумчиво проговорил Фурашов, — раньше даже, чем предполагалось...
— Сейчас легко быть пророками, — обернувшись, сказал Моренов. — Заяви, что завтра проснемся, а «Катунь» будет принята на вооружение, — и не ошибешься.
Нет, Моренов не понял Фурашова и не мог понять: просто не знал того факта.
Ракета вздыбилась почти вертикально, нос ее маячил, казалось, в такой бесконечной синей дали и неустойчиво рыскал, что в оторопи думалось: а вдруг упадет?
Солдаты с той же стремительностью
— Сержант Бобрин — один из лучших командиров, жаль, осенью увольняется. Пилюгин — солдат-сачок, но и он мокрый. Что значит сила обстоятельств! А вот Метельников — прямая противоположность... Исполнителен. Посмотрите на его работу.
Фурашов давно смотрел: он узнал солдата. Тоже ведь на том показательном занятии столкнулся с ним, — тогда потрясло от догадки, что этот Метельников — сын Михаила Метельникова, спасшего ему, Фурашову, жизнь на фронте. «А ведь ты так и не знаешь точно, что это сын... Но похож... похож...»
Щелкнув стопором секундомера, подполковник Савинов сказал:
— Опять нормативы побиты! На двадцать секунд против нормы... Заслуживают благодарности, товарищ командир.
Болванка-ракета замерла, но острый нос ее, кажется, скользит по сини, вспарывая небо, как скорлупу. Бобрин подравнивает расчет возле установки, мрачно, насупившись, поводит взглядом с фланга на фланг — все ли в порядке? Наконец с хрипотцой (заметно волнуется) подает «Смирно», четко идет к Фурашову, не дойдя трех шагов, останавливается, вскидывает прямую ладонь к пилотке, докладывает: «Расчет построен по вашему приказанию...»
У Фурашова легкость в ногах, когда он делает несколько шагов к строю. Легкость и в голосе.
— Товарищи! Вы сегодня продемонстрировали умение владеть сложной ракетной техникой, показали свою власть над ней. Год назад здесь, на этом же месте, я был свидетелем спора: справимся или нет мы, военные, с такой техникой... Думаю, сомнения эти вы решили сегодня в нашу пользу. За отличные действия расчету объявляю благодарность. Спасибо, товарищи ракетчики!
— Служим Советскому Союзу! — слитно, в один голос расчет разорвал тишину.
2
Вернувшись в городок, пройдя к себе в кабинет, Фурашов подумал, снимая фуражку: сейчас останется один, сядет в жесткое деревянное кресло, вытянет ноги, расслабит мышцы, почувствует, как тяжесть начнет ощутимо оттягиваться... Но тут же в дверь постучали — вежливо, негромко.
— Да, — отозвался Фурашов, тотчас подбираясь и сгоняя расслабленность: остаться одному не было суждено.
Вошел старшина Гладкий с кожаной папкой в руке.
— Бумаги, товарищ подполковник.
Расписавшись в реестре, Фурашов отпустил Гладкого и пододвинул тяжелую, точно камень, папку.
Зазвонил «дальний» — прямая связь с начальством, вплоть
— Слушаю, Фурашов.
— Алло, старик, привет! — будто совсем рядом, за стенкой штаба, послышался голос Коськина-Рюмина. — Как дела? Жизнь?
— Бьет ключом, Костя! Да все, как говорят остряки, по голове, — сказал Фурашов, сразу оживляясь, радуясь и неожиданному звонку и напористому голосу друга и разом припоминая: не виделись с самого отъезда из Москвы. — А как пресса? Домашние?
— Газета стоит, как колосс, корреспонденты живут, хлеб жуют. Что остается, доедают! — высыпал Костя без запинки, и Фурашов по тону понял: что-то особенно радостное, приятное, чем тот доволен, привалило товарищу. Фурашов помолчал — пусть говорит. — Так вот, старик! На днях встретимся... в местах не столь отдаленных. Понял?
— Встретимся? Где? — Фурашов забеспокоился, потому что в трубке вдруг резко затрещало, в ухо стрельнуло раз-другой, голос, такой еще секунду назад близкий, пропал, в трубке стало мертво и тихо. — Алло, алло!
«Вот, леший! — выругался Фурашов, досадуя на друга, со звоном пристукнув по рычагу. — Неужели специально так сделал? Разыграл? Встретимся... Остряк!» И рассеянно, думая еще над словами товарища, уставился в очередную бумагу.
В ней говорилось о мерах, которые следует принять на объектах: усилить караулы, наряды на «лугах» и «пасеках», назначить дежурных...
«Да что они? — взорвался Фурашов, отбросив ручку. — С ума спятили? Разве я этого сам не понимаю?»
Взгляд его скользнул к нижней кромке листа, на подпись. «Василин... Вот оно что!»
И вздрогнул: вновь звонил «дальний». «Опять Костя?» Фурашов отодвинул папку по столу.
— Да, слушаю, — он уж хотел обругать, — куда, мол, пропал, но вдруг в трубке голос Сергеева:
— Почему не дома, Алексей Васильевич?
— Бумаги... — Фурашов даже прикусил нижнюю губу — вот бы влип.
— А-а, — понимающе протянул генерал и принялся расспрашивать: готовятся ли к автономным проверкам блоки «сигмы», на месте ли «промышленники», работают ли строители на дороге?
В густоватом голосе генерала прорывались веселые переливы, будто подмывал смех, и Сергееву стоило труда подавить его.
А у Фурашова на языке крутилось: «Тихо, тихо стало». И он готов был уже сказать об этом, но генерал опередил:
— Значит, затишь? Но... перед бурей. Бутаков ее готовит. Решил дать «бой»: послезавтра в Кара-Суе показывает пуски. Будут члены Госкомиссии, представители ЦеКа, Генштаба, министерств. Вам тоже быть — приказ маршала Янова. Отлет послезавтра в девять ноль-ноль. Ясно?
— Ясно.
— Так что мои пророчества о десяти днях, как видите, не оправдались. Да и не в Москву вызываем, а сразу в Кара-Суй. Борису Силычу не откажешь — человек дела... До встречи, Алексей Васильевич.