Ударная сила
Шрифт:
Положив трубку, Фурашов еще сидел секунду недвижно, забыв и о бумагах, лежавших перед ним, и о звонке Коськина-Рюмина. Все, что сказал генерал, было неожиданным... Наконец подумал, что надо предупредить Валю об отъезде, связаться с квартирой, и только было хотел это сделать, дверь распахнулась — на пороге Моренов. Широкое обожженное лицо замполита потемнело. Что-то произошло.
— У нас, Алексей Васильевич, происшествие... Гладышев руку сломал.
— Как? Где?
— Дело деликатное. Вчера иду из казармы домой... Поравнялся с двухэтажным домом и вдруг слышу: в темноте что-то упало. Показалось — с высоты. Постоял, прислушался. Гляжу:
— Милосердова... — Фурашов опустился на стул, потом взглянул на Моренова.
Сейчас сбоку замполит казался приземистее, придавленнее, черты лица будто укрупнились, проступали резче. Конечно, приятного в этой истории мало. Как снег на голову. Он ведь только на днях собирал женщин на душеспасительную беседу...
— Что предлагаете, Николай Федорович? С Гладышевым говорили?
— Было! Молодой... Ему и с девушками надо гулять, а он у нас с утра до вечера на «пасеке»... — Тон у Моренова негромкий, раздумчивый, будто сам с собой говорит. — А что мы ему даем? Новую технику? Новая техника, и культура должна быть новая! Тоже проблема. Закрывать глаза, делать вид, будто все в ажуре... таким путем еще ни одна, даже самая ничтожная, с ноготь величиной, проблема не решалась. А Гладышев что! Признался, будто любит...
«Да, Милосердова! — пронеслось у Фурашова. Ему припомнился осмотр дома. — А за Милосердовой-то вы не уследили: не только Гладышев мог попасть в сети!» Фурашов подумал об этом с внезапной веселостью. И она была вызвана не тем, что вспомнил встречу, а тем, что ясно и зримо — неожиданно для самого себя — представил ситуацию: Милосердов в дверь, а Гладышеву единственный путь — на балкон...
— Так что предлагаете? — прерывая раздумья, спросил Фурашов.
— Пригласить ее.
— Милосердову? И что же... Допрос снимать станем?
— Но и без последствий оставить — нам спасибо не скажут. Расползется слух — воду не удержишь в решете. Часть особая, закрытый городок — и не принять мер. Не допрос, конечно, поговорить, сказать, что ли...
— Не знаю. Не уверен, что надо... А если все не так?
— Выясним! Не съест же... — Моренов, не дожидаясь ответа, дотянулся до телефона на столе, сказал дежурной на коммутаторе: — Квартиру Милосердова.
В трубке услышал ее голос, игривый, протяжный:
— Да-а-а...
— Мы бы хотели вас видеть в штабе, Маргарита Алексеевна. Это Моренов.
— О, Николай Федорович! — сразу возбуждаясь, певуче зачастила она: — Приду! Приду! Сейчас!..
Клацнул рычаг аппарата, и словно бы этот звук заставил сработать воображение Фурашова. Представилось: она сидит тут, у стола, мрачная, сцена, возможно, слезы...
— Ну и разговаривайте вы с ней, а меня увольте, Николай Федорович. — Фурашов поднялся. — Я даже не знаю, как и о чем говорить.
Моренов вдруг улыбнулся первый раз за весь разговор. Эта улыбка сейчас оказалась такой же обезоруживающей, как тогда в день приезда, когда объяснял, почему не позвонил со станции. «Знаю, в части одна грузовая машина, одна «Победа»... приехал днем — значит, все в разъезде...»
— Так и я не знаю, как
— Вы не ошиблись. Я не сторонник лезть руками в душу.
— Конечно, в прямом пути всегда кроются опасности, возможности ошибок, но лучше с ошибками, чем...
— Никак? — подхватил Фурашов. — Я вас тоже понял правильно? Давайте поставим точки после...
Но уйти Фурашову не удалось: Милосердова, постучав, открыла дверь.
— Можно? — Увидев Фурашова, она обрадовалась: — О, Алексей Васильевич, здравствуйте!
Она была одета нарядно, будто отсюда, из кабинета, где задержится всего лишь минутку, отправится прямо в гости. И если бы сейчас здесь оказался Гладышев, он бы тотчас определил: на ней было то самое платье, в каком он увидел ее впервые вечером в ресторане Егоровска — прозрачное, будто из тончайшей сетки, аккуратно облегавшее ее фигуру; копна бронзово-крашеных волос уложена башенкой...
В дверном проеме задержалась лишь на секунду, будто за тем, чтобы оценить, понять, что ее тут ждет, к чему ей быть готовой. Но, видно, в этом акте было и другое — маленькая уловка: облитая потоком света, вызывающая, красивая, она сознавала, что красота ее, весь ее наряд — только одно это теперь ее спасительная сила, и она хотела, чтобы те, кто в кабинете, кто будет с ней вести сейчас беседу — она догадывалась, какую, — почувствовали бы это. И она, заранее зная, о чем пойдет речь, но не ведая, куда все повернется, готова к защите и ничуть не склонна скрывать свои намерения. По крайней мере, так показалось Фурашову, увидевшему Милосердову в дверях, и он досадливо подумал о том, что своевременно не ушел, а теперь надо сесть за стол, чтоб встретить ее поофициальнее, пожестче, а не так, как она их застала: один стоит вполоборота к двери, вроде огрузневший; другой — у стула, тоже не орловский рысак...
Чуть вздернув голову — рыжая прическа встряхнулась медью, вспыхнула в солнечном свете, ноздри тонкого носа шевельнулись, недобрая улыбка тронула края губ, — Милосердова шагнула через порожек.
— Мне садиться? Или... стоять?
И Фурашов, к своему неудовольствию, открыл: она выдала себя. Оказывается, за внешней готовностью, неприступностью скрывались и обычный страх, ожидание неизвестности, и теперь все обнаружилось и в тембре голоса и в самом вопросе: неужели чувствует себя виноватой?
— Нет, почему же, Маргарита Алексеевна, не на суд вас... Присаживайтесь! — сказал Фурашов и неожиданно жестко подумал: «В конце концов за Гладышева, за все дела в части ты в ответе и должен знать, что произошло». Подтвердил приглашение: — Пожалуйста!
Кивнул Моренову: мол, что ж, начинайте, и, отойдя, сел на дальний у стены стул.
— А я думала, судить... — певуче сказала Милосердова, садясь возле стола, и морозные огоньки в глазах словно бы накалились. — А беседовать — пожалуйста!
Передвинулась, устраиваясь удобнее, положив черную театральную сумочку на колени, сомкнула на ней руки, потом открыто, с интересом взглянула сначала на Фурашова, потом на Моренова.
— Мы вот, Маргарита Алексеевна, — подбирая слова, проговорил замполит, — хотели бы знать, в каких вы отношениях с лейтенантом Гладышевым?
— С Гладышевым? — переспросила Милосердова, и веселые бесы заиграли в глазах. — В хороших!
— Я понимаю: в хороших... А вам известно, что он вчера был у вас и потом...