Удавка для бессмертных
Шрифт:
– Ты не права, – Су проводила пальцем у меня перед лицом, а я старалась этот палец укусить. – Мы никогда с тобой не говорили об этом, но мужчины для того и существуют, чтобы ими пользоваться.
– Ты еще не набила оскомину? – поинтересовалась я.
– Пользоваться всеми подряд, – спокойно продолжала она. – Их нужно закабалять всегда, любыми способами. Истерикой, лаской, ненавистью, деторождением, но полностью! – Су стукнула кулаком по столу. – А когда они забака… закака… закабалятся, тут же бросить!
Поэт испуганно икнул.
– Ну-у-у потому что на фиг тебе нужен раб! – Су отвалилась на стуле и
– Прекрасная ветреница, желанная пленница, любви моей девственница! Позвольте ручку, – Поэт сначала пытался добраться до руки Су через стол, потом до моей руки. – Почему вы так с мужчинами? Это несправедливо.
– А потому что они истребители. Они доводят женщину до подавления желаний. Желания копятся, копятся! – Су провела рукой над столом, изображая кучу желаний. – А потом эти нереализованные желания взрывают мир!
– Абсурд! – заявил Поэт.
– Вот именно, – Су понуро кивнула, – или вот, например, рельсы. Страшная штука! Много рельсов и шпал – вообще кошмар. Женщина перестает хотеть, понимаешь, подавляя желания, она разучится их иметь. Желанная пленница – это Юдифь?
– Вот только не надо начинать про отрезанную голову! – попросила я, повысив голос.
– Не буду. Не буду про отрезанную голову и одуванчики на лугу.
– И про пыль пирамид и вуаль водопада тоже не надо, – пропела я.
– Вы удивительные жен… девочки, – всхлипнул Поэт, – вы удивительные. Я просто вас бескорыстно уважаю, да, бескорыстно! Я предлагаю вам ночлег, если вы правильно меня понимаете. Ваш поезд ушел, а вы такие!..
Мы долго шли по темным улицам, и все собаки были душой с нами. Они лаяли как безумные. Потому что мы пели.
Последнее, что я помню, это собачья вывеска на воротах – черный остроухий профиль и надпись: «Осторожно, злой поэт».
Спросонья я плохо понимаю, чего он хочет. Взлохмаченный Поэт стоит у нашей кровати, приподнимается на цыпочки, подносит палец к губам, хватается за голову и гримасничает. В запыленное окно горячей птицей бьется солнце – натягиваю на голову одеяло. Я поняла, что в доме кто-то чужой, мы должны затаиться и сделать вид, что спим. Су обнимает меня и сонно мычит, ей не надо делать вид, она очень даже спит. Поэт задергивает занавеску, я слушаю разговор, но ничего не понимаю. Поэт убеждает кого-то, что к нему приехала жена с дочкой, что будить не надо – рано, что в ресторане он был с нами. Но этот гость почему-то очень хочет посмотреть на нас – ужас какой-то, занавеску отдергивают, мне в глаза утренне и страшно блестит милицейский погон.
Далее милиционера называли просто Лешей и пытались напоить чаем. Меня Поэт называл Галей (или это Су – дочка Галя?), но мы добросовестно спали, как милиционер ни удивлялся, что я не прибежала его обнять. Наверное, в этом городе все жены по утрам выскакивают из постели, чтобы обнять участкового и так начать свой трудовой день. Потом мне надоело все это слушать и я заснула.
Позже перепуганный Поэт растолкал нас и, услужливо держа полотенце возле рукомойника, рассказал, что мы ехали-ехали в поезде, а потом убили двоих мужиков и выбросили на железнодорожное полотно. Один из них особа известная, теневик, мы скорей всего сначала жили у него в доме в Умольне и предавались разврату вчетвером – я так поняла,
– Вера! Это я?
– Да, – вздохнула я, – конечно, теперь я точно вижу, что это ты.
– Вера, какая грудь, ты посмотри!
Надо сказать, что ее и так маленькая грудь уменьшилась, но совершенства безупречных линий не потеряла. Соски изменили цвет, еще вчера над пеной они были темно-красными, а теперь по-девичьи нежно-розовыми. Талия стала тоньше, если это было вообще возможно.
– Господи, ну что за прелесть! – Су вертелась перед зеркалом, становилась на цыпочки. Я закрыла лицо ладонями, а Поэт открыл рот.
Мы просидели так, наверное, минут десять, пока Су вертелась у зеркала. Потом я дернула Поэта за одежду, он нашел мои глаза своими, безумными.
– Помогите нам уехать отсюда. Вы меня слышите?
– Конечно! Какие вопросы. То есть нет, почему вам нужно уехать? После завтрака пойдем гулять, у нас красивейшие места, монастырь, река!
– Я не Га-ля, – говорю я по слогам.
– Не Галя, – улыбается он бессмысленно.
– А это не ваша дочка.
Он находит Су глазами, вздыхает и грустнеет.
– Мы не можем с вами гулять, если нас действительно ищет милиция. Су, быстро одевайся!
Поэт сказал, что лучше ехать куда-нибудь электричками. А не поездом. Мы сели в первую же попавшуюся электричку и поехали куда-куда-нибудь.
Разглядывая безупречной лепки лицо старика напротив, я укачалась его иконной строгостью и красотой, Су положила голову мне на плечо. Иногда она судорожно хватала мою руку и прижимала к своему лицу. Было заметно, что великие и совершенно сногсшибательные перспективы не давали ей усидеть спокойно.
– У меня получилось, – шепчет она, – получилось!
– Что у тебя получилось?
– Я спряталась! Со мной больше ничего плохого не случится.
Я беру ее за руку и тащу в тамбур. Там быстро и нервно объясняю совершенно невозможную перспективу наших бегов со спятившей Сусанной Ли.
– Это у тебя нервное, – кричу я сквозь грохот. – Не поддавайся, не впадай в эйфорию!
– Ходить с такой похоронной физиономией, как твоя, да? Всего бояться, да? А мне все равно, куда мы едем, что будет потом. Все равно! Посмотри на меня!
Я открываю рот, хочу сказать, что ее постоянное бегство в иллюзии в данный момент не пройдет, потому что реальность обыграла все мыслимые фантазии, но потом решаю промолчать. Мне вдруг тоже стало все равно, куда мы едем. Мне стало беспечно и весело: такой счастливой я не видела ее с детства, с утренника, когда она была Снегурочкой на елке.
– Ты-то сама можешь объяснить, что с тобой происходит? – Я приглаживаю ее растрепавшиеся волосы и улыбаюсь.
– Конечно! – Су подпрыгивает, обнимает меня и целует в обе щеки. – Ну как же я тебя люблю! Конечно, я понимаю! Я становлюсь все моложе и красивей с каждой минутой! Это полный отпад!