Удавка для бессмертных

Васина Нина Степановна

– С чем это, написано, у вас булочки? – Он ткнул пальцем в еще теплую сдобу.

– С корицей.

– Конечно, корица…

Через сорок пять минут – именно столько времени ему понадобилось, как говорил Декан в таких случаях, на «сравнительный анализ имеющихся предположений и воображений», Муха понял, почему он должен быть убит. Он исходил из того, что гениальная мысль – явление общественное, может посетить любого, и нечего преувеличивать собственную значимость: что придумал Муха, мог придумать кто угодно, но вот исполнить это могли только трое. Декан, Муха и третий, который, как ему сказали тут, – приправа, растение, пахучая добавка при

соленьях, маринадах и выпечке. Если учесть, что Декан мертв, следует понять, что этот третий совершенно не расположен делиться. Он хочет остаться один. Это он и пытается сделать. Как всегда бывает, когда обстановка ясна и цель определена, Муха пришел в состояние покоя и обдумывания конкретных действий. Поздравив себя с успехом в «сравнительном анализе…» и так далее, он съел остывший обед и уже просто обдумывал детали, спокойный, как всегда перед выстрелом.

К четырем тридцати он выехал с группой быстрого реагирования на срочный вызов. Минут через двадцать лежания на крыше понял, что дело идет к мирному завершению переговоров: стрелять не придется, обнажил голову, подставляя потные кудри холодному ветру, дернулся влево к укатывающейся каске и поэтому остался жив: пуля шаркнула стоптанной туфлей старухи в белом совсем рядом, по движению воздуха Муха понял, насколько рядом. Он перекатился на спину и выдал одиночными по двум воздуховодам – единственным выступающим частям, за которыми мог прятаться человек в совершенно открытом пространстве крыши девятнадцатиэтажки. Потом он побежал к этим выступам, припадая к крыше и стреляя, потом отбивался от подбежавших к нему напарника и страховочного снайпера, потом получил взыскание, громкий мат – это уже в кабинете – и приказ немедленно отдохнуть и посетить психолога.

Психологов Муха уважал. Он просмотрел столько американских вариантов трудной жизни психолога, что в каждую свою встречу с этим представителем медицины старался получить максимум информации о достоверности этих самых американских вариантов. Муха сразу стал задавать вопросы, психолог – мужчина измученного вида, отвечал охотно, не удивляясь. Муха узнал, что у психолога нет загородной виллы, где иногда прячутся спасенные им от суда клиенты, нет внебрачных детей, нет сестер и братьев клиентов, которые хотели бы психолога убить, нет частной практики – по пятьдесят долларов в час, к нему не приходят на прием утомленные развратом и желающие развестись фотомодели или актрисы. Зато у психолога оказалась собака, и тоже доберман! И даже сука, отчего разговор мужчин принял более дружеский характер, и психолог перестал делать записи после каждого вопроса Мухи. В конце Муха в двух словах объяснил свою ситуацию, сказал, что его преследует снайпер, и они, конечно, выяснят, кто лучший, и тогда Муха перестанет стрелять на задании по необозначенной цели.

После этого Муха в кабинете диспетчера сел за свободный компьютер и нырнул в Интернет. Он выдал запись в «отстреле» с ходу, не раздумывая, и как раз под заказом на два миллиона: «Корица, не будь жлобом, мокрица, выходи на открытое пространство. Где и когда?»

Корица позвонил ночью, в два пятнадцать. Света Муха не зажигал, хотя был не дома – остался ночевать у армейского дружка, а время посмотрел по светящемуся циферблату наручных часов. Он ушел на ощупь в кухню, зажав телефон щекой: квартира была однокомнатная. Корица предложил встретиться в четыре утра на стройке, назвал адрес.

– Слушай, – сказал Муха, стараясь сдерживаться и не произносить непотребных слов, – ты по голосу не иначе как

ветеран сражений в горных ущельях, а я молодой, по горам не лазил, поэтому на твою долбаную стройку не пойду, выбирай место открытое, как было мною предложено в «отстреле»! А будешь прятаться, я тебя…

После некоторых пререканий было решено встретиться на площади у кинотеатра.

– И чтобы никаких там стоянок машин, баррикад из киосков! Выбирай кинотеатр на окраине, я люблю открытый простор! Посмотрим, как ты стреляешь в открытую, мазила! – повышал голос Муха, глядя в окошко на стройные ряды спальных многоэтажек.

Муха вышел из дома почти сразу после звонка. Нужно было пройти некоторое расстояние пешком, оценить обстановку, нужно было убедиться, что его не ведут от подъезда, нужно было успокоить хлынувшую по венам с кровью эйфорию праздника. Муха очень себе нравился этой ночью, он даже подумал, что к нему на пустой площади у кинотеатра может подойти не заматеревший в Чечне или Афганистане мужичок, а шикарная женщина – именно такая и должна быть свободным снайпером, и спросит что-нибудь, улицу или время, а он будет начеку!

Как только они вышли из поезда, пошел снег. Было тепло – ноль или минус один, снег падал, тяжелея с каждой секундой приближения к земле. Хрустов хотел уловить снежинку и рассмотреть ее, но на темной поверхности рукава куртки были только слипшиеся комки. Они спустились из вагона в открытую ветрам степь, потому что поезд стоял уже второй час. Впереди на дороге взорвали рельсы. До ближайшего города было пятнадцать километров.

– Бело-голубой город у моря, – шептала, прижавшись к нему, Вера, – с шумными волнами, пирожными и рапанами на память, где ты? Поезд может простоять несколько дней. Пойдем куда глаза глядят? – Она подняла к Хрустову лицо. Глаза глядели сквозь него, пугая отрешенностью.

Проводница не смогла точно сказать, в какую сторону ближе до станции, поэтому Хрустов и Вера пошли по шпалам в том направлении, куда ехал поезд. Через час в белой движущейся пелене снега показались огоньки переезда.

– Мы – нигде, – задыхаясь, говорила Вера, она шла сзади, и как Хрустов ни уговаривал себя не спешить, он все равно слышал ее натужное дыхание, – А мы вообще потерялись во времени. Ну вот какой дурак взорвал рельсы? Какой тут год? Революция уже совершилась? О, я вижу лошадь с телегой! Давай купим лошадь!

У переезда неподвижная лошадь застыла в хлопьях снега, в маленьком светящемся слабым светом оконце красного домика показалось лицо. К ним вышел хмурый мужчина в ушанке и яркой желтой курточке поверх телогрейки, он тоже застыл возле лошади.

– Где здесь люди живут? – спросил Хрустов. – Что тут у вас происходит?

– Так вить война. Заложники везде. Вы – заложники? Вчера ваших освободили, на дрезине везли.

– Нет, мы сами по себе, – Вера расставила руки в стороны и закружилась, подняв лицо к небу.

– Чечены-шакалы рельсы взорвали, а я теперь виноват – не углядел. А угляди тут попробуй! Волки, они и есть волки, поди – поймай! Ну чего – чаю?

В крошечной станционной будке жарко натоплено, а чай заварен из травы. Вера начала дрожать с холода, вдыхая засушенное лето чабреца и мяты.

– И откуда вы к нам?

– Мы с поезда. Из Москвы, – Хрустов чай не пил, сидел расслабленно, вдруг обнаружив, что никуда больше не спешит.

– Далече забрались. А правда, что у вас там под Красной площадью чечены атомную бомбу зарыли и теперь всех экуируют?