Удивительное путешествие и необычные деяния мистера Сайфера
Шрифт:
По обочине пыльной дороги на просторах Южной Каролины неспешно шёл молодой человек в невзрачном пальто поверх немало повидавшего костюма, облик его венчался неподходяще новой к одежде федорой. Тусклое зимнее солнце по его левую руку ещё более неспешно приближалось к зениту. Параллельно с путешественником, словно бы издеваясь, ехал потрёпанный Dodge Coronet, водитель которого с нескрываемым любопытством рассматривал путника, тот же изредка бросал в ответ косые взгляды. К исходу четвёртой сотни метров такого совместного движения человек на обочине резко встал, остановив таким образом этот странный тандем. Несколько секунд мужчины смотрел друг другу в глаза, наконец человек в потёртом пальто обратился к водителю в клетчатой байковой рубашке:
– Я вижу, ты никуда не торопишься, может, подвезёшь меня?
– Может, и подвезу, – лицо обладателя рубашки расплылось улыбкой британского бесплотного кота, – если ты попросишь.
Путник слегка оторопел от такого ответа, но быстро собрался:
– Подвезёшь меня?
Водитель, лучась улыбкой, распахнул дверцу:
– Конечно, приятель, садись, не стесняйся.
Пешеход снял пальто, до презрения небрежно бросил его на заднее сиденье, аккуратно положив сверху шляпу, и с видимым облегчением развалился в кресле. Двигатель заполнил окружающую унылую пустошь тёплым уютным рокотом, и, поднимая клубы пыли, тёмно-синий автомобиль двинулся по пустому шоссе. Некоторое время в машине хранилось молчание, водитель, казалось, утратил к своей находке всякий интерес и сосредоточенно смотрел на дорогу, пассажир же, откинувшись на спинку и полуприкрыв глаза, казалось, отдыхал после долго пути. Они были друг на друга похожи – примерно одного возраста, шатены со среднезападными чертами лица, один олицетворял спокойную уверенность в созерцании мира, другой же был нервозен, подвижен и беспокоен. Они могли бы быть братьями или даже воплощением двух вариантов судьбы одного человека. Через несколько минут человек за рулём, резко протянул пассажиру руку и представился:
– Кен Адамс!
– Фрэнк Сиззи, – тонкие пальцы крепко обхватили широкую ладонь водителя.
– Ты слишком не похож на итальянца для такого католического имени, – слегка повернул направо голову Адамс.
– А ты слишком не рыжий для такого ирландского имени, – парирование было мгновенным.
– Да уж, с таким содержанием виски в крови, как у меня, – улыбнулся водитель, – из Ирландии меня бы выгнали с позором. Моя мать была ирландкой наполовину, но мой отец, на четверть норвежец, решил, что Кеннет будет подходящим именем для нового жителя этой космополитичной страны.
– А во мне итальянского только кьянти да лазанья, отец говорил, что Сиззи – искажённый вариант его польской фамилии, которую американцы не могли выговорить, впрочем, сам он этой фамилии вовсе не знал, потому что вырос сиротой.
– Сколь печально, столь же и типично для этой страны, – пожал Адамс плечами с безразличием, которому позавидовал бы сам Пиррон. – Как сама она состоит из пасты, пива, пудинга, бейгла, квашеной капусты, гуляша, и что там едят украинцы, так же и её население. Словно мелочная лавка, торгующая вперемешку разными кухнями, языками, традициями, культурами и бескультурьем.
– В мелочной лавке можно найти подлинные шедевры.
– А можно оказаться погребённым под горой бездарного мусора.
– Не станем отрицать подобной возможности. Однако не забудем и того, что оценка шедевральности и бездарности переменчива, словно погода в Англии, и бесспорный плюс лавки старьёвщика в том, что казавшееся прежде никчёмным вскоре может оказаться opus magnum всей эпохи.
Адамс бросил на своего нежданного попутчика взгляд одновременно одобрительный и заинтересованный:
– Что ж, сойдёмся на том, что лавка старьёвщика является местом, полным надежд и потенциальных шедевров, и Америка – безусловный шедевр в мире подобных лавок; и понадеемся избежать печальной участи оказаться погребёнными в бездарности, которой в выдающейся лавке должно быть столь же выдающееся количество.
– Отличное предложение, которое я полностью принимаю, – мягко улыбнулся Сиззи, – особенно касаемо надежд.
На смену этой беседе пришли несколько минут тишины, которые пассажир провёл, беззаботно нежась в кресле, покрываемый отрывистыми и пристальными взглядами водителя. Длинные нервные пальцы Сиззи постоянно двигались, словно крутили что-то невидимое, как пальцы шулера или карманника. На это беспокойное движение Адамс посмотрел наблюдательными глазами натуралиста, у которого намерения играть в карты столь же мало, как и ценностей в карманах. Всё остальное в облике человека на пассажирском сиденье едва ли могло что-то сказать о его занятиях или жизненном опыте – с одинаковым успехом он быть и деревенским бутлегером, и наркоторговцем, и джазовым музыкантом. Внешность человека в соседнем кресле была не более информативна, в противоположность своему спутнику черты его лица лучились твёрдостью, говорившей об уверенности их носителя в себе самом и окружающем мире, и если роль музыканта или наркоторговца была ему не к лицу, оно всё равно подходило к самому широкому спектру личностей и профессий, от военного или шерифа до сельского учителя или ремесленника. Обоих мужчин сложно было назвать красивыми, однако каждый из них имел некую привлекательность: Сиззи – живой и несколько беспокойной подвижностью тонких черт слегка бледного лица, Адамс же – спокойной и немного простоватой мужественностью человека, на которого можно положиться.
Недавно появившееся молчание, медленно перемещающееся в Додже среди клубов каролинской пыли, погибло, не достигнув зрелости, прерванное голосом человека, ведшего эту тишину в потрёпанной машине:
– Кажется, здешние пустоши в это время года не самое очевидное место для пеших путешествий.
– Уверяю тебя, они и летом вовсе не хороши, – устало улыбнулся Сиззи. – Но путешествие моё деловое, и хотя его не возбраняется совместить с приятным времяпрепровождением, здесь это действительно вряд ли удастся.
– И куда же ты направляешься? – спросил Адамс, не отрывая глаз от дороги.
– В общем и целом на юг, попытаюсь встретиться с одним человеком, это встреча может очень помочь в моём деле.
– Так нам по дороге – хотя я еду не куда-то, а скорее откуда-то уезжаю, и скорее намерен никого не встретить, но в общем путь мой тоже лежит на юг.
– Замёрз на севере? – с насмешливым участием спросил Сиззи.
– Отчасти, – не менее саркастически отвечал человек в байковой рубашке, – а отчасти просто решил сменить обстановку и попутешествовать, а ещё отчасти потому что я не был на южном море со времён моей поездки в Корею, и мне интересно, будет ли отдых на море отличаться в мирное время.
– Так ты воевал? – с внезапным любопытством Сиззи повернул налево голову, и глаза его заблестели, словно у кошки, завидевшей добычу. – И убивать приходилось?
– Воевал я тоже скорее отчасти, – немного грустно ответил Адамс, – служил связистом, всю службу провёл на кораблях или в порту. Я и корейцев-то вблизи видел только тех, что были нашими союзниками. Хотя, не думаю, что корейцы-коммунисты на вид чем-то отличаются от корейцев-республиканцев, или корейцев-сторонников охлократии, если такие бывают.
– Ты хочешь сказать, что все остаются людьми независимо от взглядов, – подвижное лицо в пассажирском кресле вмиг стало непроницаемо-серьёзным, – или намекаешь, что все азиаты на одно лицо?
Адамс слегка оторопел от вопроса, и, повернув голову, глядел на своего спутника из-под полуприкрытых век:
– Ни то, ни другое. Или что-то среднее. Я думаю, что вера в коммунизм не вырастит у человека клыков и хвоста, так же, как и вера в демократические ценности не сделает его умнее или симпатичнее. Вообще же, демократия, коммунизм или религия всего чаще распространяются через общество и пропаганду, а не принимаются осознанным выбором. И мы бы, скорее всего, были бы коммунистами, живи мы в Китае или России, или мусульманами, приведись нам родиться в каком-нибудь Ираке или Судане. А какой-нибудь Пётр Гоголь из Москвы, родись он в Висконсине, выбирал бы между Айком и Эдлаем, и боялся ракет Хрущёва. А азиаты не все одинаковые, хотя я так толком и не научился их различать. Но может, это дело практики.