Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции

Лагерлеф Сельма Оттилия Ловиса

Есть в году день, которого все дети Далекарлии ждут почти с таким же нетерпением, как Рождества. Это — последний день апреля, день святой Вальборг, праздник встречи весны. Вечером этого дня детям позволяют жечь повсюду костры.

Задолго до праздника мальчики и девочки начинают собирать все, что только может гореть. Из лесу они несут хворост, собирают сухие ветки и шишки, в селениях подбирают стружки у столяра, щепки, кору и корявые чурки у дровосека. Каждый день ходят они к лавочнику, выпрашивая у него старые лари. Если же кому-нибудь посчастливится раздобыть пустую бочку из-под дегтя, он прячет это драгоценнейшее сокровище понадежнее и осмеливается вытащить его только в самую последнюю минуту, когда уже пора зажигать костер. Тонкие прутья, которыми подпирают молодой горох и бобы, поваленные

ветром изгороди, разная поломанная утварь, снасти и забытые на полях вешала для просушки соломы, навесы, под которыми сушится зерно, — все в эту пору в опасности, все становится добычей детей.

И вот наконец приходит этот прекрасный долгожданный день. В каждом селении, либо на холме, либо внизу у берега озера, с утра начинают складывать в огромную кучу хворост, сучья и все прочее, что удалось собрать. В некоторых селениях готовят не один, а два, а то и три костра. Случается ведь и так, что мальчишки и девчонки никак не могут сговориться вместе собирать хворост. Или же дети, которые живут на южном конце селения, хотят зажечь костер у себя, а те, что живут на северном, складывают свой. Обычно к полудню уже все готово, и дети в нетерпении бродят вокруг сложенных костров с коробками спичек в кармане, дожидаясь темноты. А в Далекарлии в эту пору ужасно долго не наступает вечер. В восемь часов еще только начинает смеркаться. Ходить в ожидании — скучно и холодно. Ведь зима еще не кончилась, а весна не наступила, и по-настоящему тепло только в полдень, когда солнце стоит высоко в небе. Хотя на вырубках и пашнях снег давно стаял, но в лесах еще лежат высокие сугробы, озера скованы льдом, а к ночи становится еще холоднее. И бывает, что самые маленькие и самые нетерпеливые дети не выдерживают и зажигают костер еще до темноты. Вечно они торопятся! Однако старшие мужественно ждут, пока не стемнеет, чтобы костры были хорошо видны.

Наконец наступает долгожданный час. Все уже здесь, каждый принес для костра хотя бы крохотную щепку. По обычаю, зажигает костер самый старший мальчуган. Он берет пучок соломы, поджигает его и сует этот факел в кучу хвороста. Вспыхивает пламя, шипит, потрескивает хворост, пылают тонкие веточки, валит черный, густой дым. Вот уже занялись верхние ветки, взметнулись ввысь яркие языки пламени; костер достигает нескольких метров, и его видно далеко по всей округе.

Теперь можно оглядеться. Вон там горит еще костер, там — еще один! Вон вспыхнул костер на пригорке, а тот — выше всех — на вершине горы! Все хотят, чтобы их костер был самым большим и ярким! И чтобы он затмил все другие костры! Потому-то в последнюю минуту дети кидаются домой и клянчат у матери или отца еще какие-нибудь обломки досок или поленья.

Когда огонь разгорается, приходят поглядеть на него и взрослые, и старики. До чего же красив костер! И он не только освещает все вокруг. Такое от него исходит тепло, так манит он присесть поближе на камень или на кочку! Все рассаживаются вокруг, завороженно вглядываясь в костер. Кому-нибудь непременно придет в голову мысль сварить немного кофе, раз уж горит такой чудесный огонь. А пока закипает кофейник, кто-то обязательно начнет рассказывать занятную историю, а когда она кончается, начинает свою повесть другой.

Взрослые думают про свой кофе да про занимательные истории. У детей же одна забота — как бы получше и подольше горел их костер. Ведь весна наступает так медленно, так неохотно ломается лед и тает снег! Не худо бы хоть немного пособить весне своими кострами! Ведь сейчас даже трудно представить себе, что близок час весны, что скоро начнут набухать и распускаться почки!

* * *

Дикие гуси заночевали на льду озера Сильян. С севера резкими порывами налетал холодный ветер, и мальчик с удовольствием спрятался под крыло белого гусака. Но долго спать ему не пришлось, внезапно его разбудил оружейный выстрел. Выскользнув из-под гусиного крыла, мальчик испуганно огляделся.

На льду, поблизости от гусиной стаи, все было спокойно. Как мальчик ни всматривался в ледяную равнину озера, он не мог разглядеть охотника. Но, глянув на берег, он подумал, что начинается какое-то дьявольское наваждение, вроде того, что было в Винете или в волшебном, призрачном саду

у Стура Юлё.

Днем дикие гуси не один раз пролетели над большим озером, выбирая, где бы им приземлиться. Мальчик видел на берегах озера большие церкви и селения, похожие на маленькие городки. То были Лександ, Ретвик, Мура, Суллерен. Нильс удивился, как густо застроен этот северный край. Он оказался куда веселее и приветливее, чем ожидал мальчик. Ничего жуткого или пугающего…

Но сейчас на тех же самых берегах в глухой темной ночи огромным полукольцом зловеще пылали высокие костры. Они полыхали в Муре у северного конца озера, на берегу в Суллерёне, в Викарбю, на холмах чуть повыше городка Шурберг, на церковном мысу у Ретвика, на горе Лердальсбергет и на многих мысах и пригорках до самого Лександа. Нильс начал считать и насчитал их более сотни. Откуда бы взялось столько огней, не будь тут замешаны чародейство и колдовство?

Все гуси пробудились при звуке выстрела, но Акка, бросив взгляд на берег, успокоила их:

— Это человеческие детеныши забавляются.

И тогда гуси снова сунули головы под крыло и тотчас уснули.

А мальчик по-прежнему стоял и не мог отвести взгляда от золотого ожерелья огней. Его, как ночную бабочку или комара, тянуло к теплу и свету; он с радостью подошел бы поближе, однако не смел оставить гусей — выстрелы продолжали греметь один за другим. Но вскоре Нильс понял, что птицам не угрожает никакая опасность: просто люди так веселились у костров, что им мало было смеха и криков, им нужно было еще палить из ружей! Вот у большого костра, ярко пылавшего высоко на горе, стали пускать ракеты. Потом этот костер взвился еще выше. Казалось, люди хотели, чтобы их веселье и радость вознеслись до самого неба!

Сам того не замечая, мальчик медленно приближался к берегу. Вдруг до него донеслись звуки песни. Тут уж он не мог удержаться и помчался вперед со всех ног.

Далеко в бухту Ретвикен выдавалась необычайно длинная пароходная пристань, а на самом ее краю стояла толпа людей. Они вдохновенно пели, и их звонкие голоса разносились в поздней ночи далеко над озером. Может, эти люди думали, что весна, подобно диким гусям, спит на льду озера Сильян, и хотели своим пением разбудить ее? Песни сменяли одна другую, и все они были о родной Далекарлии. «Теплым летом, когда песнь поет земля, у двух широких рек далекарлийских…», затем «В поход, в поход на Туну…», а под конец «В Далекарлии нашей живут до сих пор…». Нильс слушал, и перед его мысленным взором вставала незнакомая, но такая светлая и чудесная страна. Казалось, люди желали умилостивить весну и внушали ей: «Глянь, какая прекрасная страна тебя ожидает! Неужели ты не придешь к ней на помощь? Неужели ты позволишь зиме еще дольше угнетать столь прекрасные края?!»

Когда пение смолкло, Нильс поспешил к берегу. Лед в глубине бухты уже стаял, но в нее нанесло столько песку, что мальчик смог благополучно добраться до берега. С величайшей осторожностью он так близко подкрался к костру, горевшему на берегу, что мог увидеть людей, сидевших и стоявших вокруг, мог услышать их речи. И снова он подумал, что все это ему мерещится. Никогда прежде не доводилось ему встречать людей в такой одежде. Женщины были в черных остроконечных чепцах, коротеньких белых дубленых полушубках, зеленых шелковых лифах, в черных юбках и передниках, испещренных белыми, красными, зелеными и черными полосками. На мужчинах были круглые шляпы с низкой тульей, синие сюртуки, отделанные красным кантом, желтые кожаные штаны затянуты ниже колен красными подвязками с кисточками. Может быть, все дело в одежде, только эти люди показались Нильсу более статными и красивыми, чем жители других провинций. И разговаривали они друг с другом на каком-то особом наречии, так что мальчик долгое время ничего не мог разобрать. Их наряды напомнили ему одежды, которые хранила в своем сундуке матушка и которые давным-давно никто не носил. И Нильс снова подумал: «Уж не мерещится ли мне? Может быть, это какой-то древний народ, сотни лет назад ушедший из жизни?» Но нет, он видел, что перед ним самые что ни на есть обыкновенные люди. Просто те, кто жил в окрестностях озера Сильян, сохранили больше от минувших времен и в речах, и в одежде, и в обычаях, чем жители других провинций, которых знал мальчик.