Удивительный Самсон. Рассказано им самим... и не только
Шрифт:
Теперь о гвоздях, которые я должен вгонять в деревянные доски! Ну, с этим номером можно было справиться похожим образом. Сначала тонкая доска, а моя рука защищена кожаной перчаткой, затем доска потолще, затем ещё толще. С лошадьми тоже надо было работать таким же способом.
Сначала я предложил, чтобы их на первых порах заменили людьми, растягивающими меня с двух сторон до тех пор, пока постепенно мог удерживать достаточное их число, равное по силе матёрой ломовой лошади. Лежание на гвоздях вообще меня не заботило. Этот номер был не нов. Я его делал раньше несколько раз. Но нельзя сразу бить молотами по камню, положенному мне на грудь. К этому мне надо было привыкать безотлагательно, сначала с лёгким камнем, затем брать каждый
Для перетягивания каната — как это делают в Англии, судя по многим рассказам — вызвалось много желающих стать моими помощниками, так как другие работники цирка с радостью ассистировали мне под руководством Шмидта. Более увлеченную ватагу ребят, чем те, что выполняли здесь разные работы, трудно было бы сыскать. И так происходило со всеми номерами, для исполнения которых мне нужно было приглашать дополнительных участников. Никаких трудностей у меня в этом отношении не возникало.
< image l:href="#"/>Ежедневно я двигался вперед и в конце месяца обнаружил, что правильно определил срок, необходимый для своей артистической подготовки. В каждый из этих дней, конечно же, Шмидт заинтересованно наблюдал за всем, что я пытался сделать, и он был очень доволен тем, что лицезрел. «Ты — парень что надо, — сказал он, воочию наблюдая мой неизменный прогресс. — Это правда, что «Сильнейший человек мира» скоро появится в Будапеште. Но его не будет нигде, кроме как в знаменитом цирке Шмидта. Хозяин очень гордился своим заведением, могу вам сказать. И, конечно же, у него имелись для этого все основания.
Мы долго искали подходящее имя, такое, чтобы говорило само за себя. Сначала Шмидт предложил одно, которое вызвало у меня возражение, затем я сам придумал такое, на которое он отреагировал столь же отрицательно. Затем госпожа Шмидт предложила свой вариант. «Почему бы не назвать его Самсоном? — сказала она. — Самсон был величайшим из силачей, а Александр, конечно же, величайший из всех, кого мы знаем». «Великолепно! — сказал Шмидт, — Что скажешь, Александр?» «Мне всё одно», — ответил я. Итак, решили, что меня следует называть Самсоном.
Теперь, когда всё было на мази, Шмидт развесил по всему городу свои афиши, которые сообщали, что «Самсон — сильнейший человек земли» скоро начнет выступать в его цирке и заявляли от моего имени, что, будучи намного меньше в размерах, чем был по официальным данным, Брайтбарт, я стану делать более мощные номера. Дата, открывающая мои выступления, должен вам сказать, совпадала с намеченным появлением Брайтбарта. И с нарастающим день ото дня волнением я доводил своё выступление до ума.
Наконец решающий день наступил, и, как было заявлено в афишах, я вышел со своим номером. Но представление соперника, которого столь сильно опасался антрепренер Шмидт, так в Будапеште и не состоялось. По той или иной причине Брайтбарт не смог появиться; следовательно, мы оказались предоставлены сами себе и собрали больший урожай, чем предполагалось. В то время было сказано, что Брайтбарт, прослышав, что я здесь — а он знал обо мне так же, как я о нем, — решил не рисковать и поступил соответствующе. Но, думаю, не этим объяснялось его отсутствие. У меня есть все основания полагать, что он не смог появиться потому, что не удалось выправить необходимый паспорт. Гак или иначе, я находился здесь, в Будапеште, делая выходы по нескольку раз в день, собирая публику в двух огромных залах, и получал самое большое жалованье из того, что мне посчастливилось до той поры держать в руках. И Шмидт был доволен, как только может быть доволен человек. Никогда раньше, по его словам, он не имел дело с такой выручкой в течение столь долгого времени. Он не мог нарадоваться на меня и за то время, что я работал с ним, поднимал моё жалование три раза без всяких просьб с моей стороны.
У нас так хорошо получалось, что трудно сказать, как долго бы я оставался там, будь это лишь вопросом простого выбора. Но это, однако, оказалось не так.
Однажды из Франции прибыл интересный посетитель, некий мосье Дебрэ, так его звали, и его приезд изменил весь ход событий. Он представлял, как доложил Шмидту, парижский Новый цирк, и его работа в Будапеште заключалась в поиске и, по возможности, привлечении любых номеров, которые могут оказаться интересными для Весёлого города. И мой номер, по его словам, был как раз таким, который наверняка будет с радостью воспринят его патронами. Может ли антрепренёр Шмидт отпустить меня? И если так, на каких условиях я приму это предложение?
Мы со Шмидтом обсудили этот вопрос. По правде сказать, у меня не было желания покидать его. Как я вам говорил, мы очень хорошо ладили, и моё выступление по-прежнему собирало каждый день переполненные залы. Опять-таки, я считал, хоть и не был связанным каким-либо особым контрактом, что у меня есть моральные обязательства, так как именно Шмидту обязан моим нынешним процветанием. И об этом я ему много говорил.
Но мою точку зрения, хоть и высоко её оценив, он не разделял. «Однажды ты должен будешь уйти от меня. Самсон, — сказал он, — и, хотя мне действительно жаль терять тебя, не хочу, тем не менее, стоять у тебя на пути. Поэтому давай посмотрим, что директор Дебрэ предлагает тебе. Если намного больше, чем ты можешь гарантированно получать здесь, что, скорее всего, так, тогда будь благоразумным и прими его предложение».
Так мы и заявили представителю Нового цирка и нашли, что он уполномочен предложить мне намного больше того, что я зарабатывал прежде, при том что на тот момент жалованье казалось мне огромным. И, как мне посоветовали, я принял его предложение, договорившись поехать в Париж в конце недели. Когда все было утрясено, я написал мисс Китти, дав ей инструкции приехать с собаками, как только она освободится, описав ей все принятые решения.
В Париж я прибыл в 22-й день октября 1923 года и дебютировал, как это предсказывали, с огромным успехом. Но я недолго оставался в Новом цирке, так как скоро понял, что спрос на мои услуги все время растёт, и я, в соответствии с этим, внимательно подписывал контракты. Я не мог позволить связывать себя с каким-то одним местом на слитком долгий срок. Моё жалование, как я понял, возрастало с каждым новым предложением работы. И до тех пор, пока я оставался не связанным контрактами надолго, всегда была перспектива, что оно повысится ещё больше.
Оставив моих собак в Париже с мисс Китти, которая по прибытии не имела никаких трудностей с ангажементом, я последовал в Швейцарию, затем — в Италию, выступая не в цирках, а в залах варьете. Там меня застало ещё одно письмо, которому суждено было иметь важное значение в моей жизни. Это письмо, должен вам сказать, пришло от одного агента мюзик-холла, который работал на меня, некоего Спадони, а смысл этого письма был таков.
Оказалось, что во время моего выступления в Париже его увидел некий господин Митчелл, представитель сэра Освальда Столла, который доложил своему шефу о моём успехе в таких благо приятных тонах, что мне предложили приехать в Англию и выступать там «гвоздём программы» в мюзик-холлах. И зная, что одним из моих заветных желаний было побывать в Англии, Спадони от моего имени принял это предложение. Следовательно, мне надо было отправляться туда почти что немедленно, а все необходимые бумаги и билеты прилагались к письму.