Удивление перед жизнью. Воспоминания
Шрифт:
– А где вы жили, в каком доме? Я все здания знаю наперечет.
– Там у вас, наверно, все по-иному перестраивают.
– Нет, именно район Кропоткинской улицы остался почти в неприкосновенности.
Голос моего собеседника помягчел еще, сделался проще.
– На углу Полуэктова переулка и Пречистенской улицы был дом. Нижний этаж отделан кафелем…
– Знаю, – перебил я его, – он и сейчас на этом же месте, цел-целехонек.
– Это наш дом, – коротко и гордо сказал шофер. И опять замолчал.
Я думал о его детстве, о его судьбе и о том, чем он в данную секунду живет. И угадал.
– Скажите, – совсем мягко и
– Есть! Она там. Там, на своем месте.
Лицо шофера расцвело, засияло. Боже, как я его понимаю! Что он вспомнил? Пожарная команда. Кони… Звук колокола, в который бьет пожарный, когда оснащенный лестницами, шлангами, баграми отряд древних римлян в касках и серых брезентовых робах мчится по улице.
А тот, бьющий в колокол, стоит на ступеньках первой колесницы и, дергая за веревку, бьет без передышки в сверкающий металл. «С дороги! Мы мчимся спасать людей! С дороги! Все на помощь!»
– Неужели она сохранилась?
– Да. Конечно, не лошади, а машины…
– И при мне вводили автомобили. – Он разволновался. Лицо пылало краской, и… это было ужасно… в углах губ выступила белая пена. Он был, видимо, действительно больной человек.
Такси подъехало к отелю «Океан», где я жил. Я посмотрел на счетчик, вынул бумажные деньги и горсть мелочи, расплатился, сказал «до свидания», открыл дверцу и, полный разных чувств, шагнул на мостовую.
Вдруг мужчина остановил меня. Видимо, ему хочется что-то еще спросить о милой его памяти Москве. Я обернулся к нему:
– Да?
Слегка задыхаясь от неловкости и смущения, шофер проговорил:
– Мне еще полагается на чай.
Фу-ты! Я ужаснулся. Какая оплошность с моей стороны! Но мне почему-то казалось неловким, даже стыдным дать своему соотечественнику «на чай». Не зная, сколько нужно дать, я быстро протянул ладонь с мелочью:
– Пожалуйста, возьмите сколько надо.
Он осторожно отобрал несколько монеток, поблагодарил, и мы расстались навсегда.
Но назад, назад, в «Уолдорф-Асторию», в Нью-Йорк.
Возвращаясь в гостиницу иногда глубокой ночью, я наблюдал разъезды гостей. Вялые, поблекшие, не так горделиво, как вечером, шествуют они к подъездам, к своим автомобилям.
Иногда бывало и жутковато. Как-то раз я поднимался в лифте часа в три ночи вместе с пропировавшими дородными джентльменами. Мужчины явно нетвердо стояли на ногах, и глаза их были налиты вином. Я пригляделся и чуть не ахнул. Роскошные смокинги были не только грязными от пролитых соусов или упавших кремов, но черное их сукно было сплошь покрыто какими-то зелеными, сиреневыми, голубыми волосками. И я догадался – это ворс от ковров. Джентльмены катались по полу. Фантазия моя бешено заработала и вообразила картину. Кстати сказать, в Америке, в отличие от большинства европейских стран, пьют чрезвычайно много.
Перед отъездом на родину мы с Катаевым решили кутнуть – заказать в «Уолдорф-Астории» завтрак прямо в номер. Мы попросили грейпфруты, творогу и яичницы. За такой завтрак в кафетерии мы заплатили бы по доллару. А тут? Рискованно играть втемную. Заказали и ждем. Была не была!
Вскоре дверь номера открывается, и в комнату въезжает маленький холодильник и газовая плита. Мы похолодели от ужаса. Тут же на наших глазах нам начинают жарить на плите яичницу, а из холодильника достают творог и грейпфруты.
Кусок в горло не лезет. Однако завтракаем,
– Сколько?
– Двадцать долларов.
Вот это да! Содрали, что называется, семь шкур!
Вообще жить в Америке дорого. Квартирная плата так высока, ушам своим не веришь. За небольшую квартиру в новом доме, где я был в гостях, хозяин платит двести долларов в месяц (сейчас, конечно, дороже).
И медицинское обслуживание дорого. Вырвать зуб – девяносто долларов, принять роды – девятьсот долларов. Есть всякие страховки, льготы, больницы для бедных, но все равно болезнь, смерть, рождение – разорение. В Бостоне мы были в гостях у одного молодого профессора. Как раз незадолго до этого у него умер маленький ребенок, заболел другой и умер престарелый отец. Профессор был, можно сказать, в отчаянном материальном положении. Смерти и болезнь съели весь его бюджет.
Заработки в США очень высокие, но и стоимость жизни тоже не низкая. Я думаю, не ошибусь, если скажу, что люди живут в США куда расчетливее, чем мы. Очень расчетливо. Миллионер дает на чай ровно столько, сколько любой другой смертный.
Вот маленький штрих из личных наблюдений. Мы сидим в фешенебельном и уютном ресторане, нас угощает господин H., он миллионер. Ну сколько мы втроем и он с женой можем съесть, когда и так сыты-пресыты? Так, можно сказать, клюем понемножку. Кончается ужин, подают счет. Господин Н. просит нас извинить, вытаскивает из кармана очки, берет счет и с карандашом в руках сверяет цифры счета с прейскурантом. Он занят этим делом сосредоточенно, деловито, долго. Убирает очки, ручку, расплачивается цент в цент и возвращается к беседе с нами. Или – два состоятельных человека выехали из дома в разных такси к ресторану, подъехали почти в одно и то же время, но один счетчик показал на несколько центов больше, чем другой. И вполне состоятельный господин препирается с шофером, не желая платить лишку. Как уж этот вполне богатый господин переспорил счетчик, не знаю. Может быть, и переспорил.
Впрочем, и я один раз вступил в спор с машиной. Именно в «Уолдорф-Астории». За день до отъезда я стал расплачиваться за все услуги. Спустился в вестибюль и знаками объяснил миловидной девушке, чего я хочу. Она достала мой расчетный лист, постукала на калькуляторе и подала счет. Сумма была больше, чем я предполагал. Смотрю – за телефонные разговоры одиннадцать долларов. Какие разговоры? Мне отвечают: с другими городами. Но я не мог говорить с другими городами. И не с кем, и, в конце концов, я не знаю английского. Подоспевшая мне на помощь Таня Кудрявцева – в тот раз она была нашим переводчиком-гидом – объяснила, что в «Уолдорф-Астории» расчеты с клиентами ведет кибернетическое устройство и ошибки быть не может.
Я обиженно что-то пробормотал и полез в карман за деньгами. И вдруг миловидная девушка произнесла:
– Подождите, сэр, если чувствуете себя правым, не сдавайтесь так скоро. Мы заставим машину пересчитать.
Как уж там заставляли машину пересчитывать, я не знаю, но утром эта же девушка торжественно мне сообщила, что прав был я, а не машина, и с меня причитается всего один доллар двадцать центов за пользование телефоном при внутригостиничных переговорах. Вот это другое дело! Я уже давно всем твержу, что самая совершенная машина – человек. Не сдавайтесь, друзья, ни перед какой машиной, если чувство правды на вашей стороне!