Угасающее солнце: Кесрит
Шрифт:
— Эддан, — сказал Сатель, поглаживая теплое плечо зверя. — Я должен также сказать тебе, что, судя по всему, наши хозяева уступят землянам эту планету, если те потребуют ее при заключении мирного договора.
— Это уж слишком большая уступка, — заметил Эддан.
— Не слишком, если принять во внимание последние новости. Говорят, что земляне наступают по всему фронту, верховные регулы полностью деморализованы. Превосходство землян настолько велико, что они в состоянии захватить любую спорную территорию. Они уже взяли Элаг.
Наступила тишина. Где-то в башне хлопнула дверь. Эддан вздрогнул, но это выразилось только в движении его тонких пальцев.
— Да,
— Чудовищно! — пылко воскликнула Пасева. — Боги! Вовсе не было необходимости оставлять Элаг. Мы могли бы удержать его… отбросить землян, если бы у нас было оружие.
Сатель безнадежно махнул рукой.
— Возможно. Но для кого удерживать Элаг? Регулы бежали, прихватив с собой все свое оружие и взяв под свой контроль корабли. Теперь мы — Кесрит — стали границей. Ты прав, Эддан. Скорее всего, регулы не собираются оказывать здесь сопротивление, да это и неразумно. Но мы сделали все, что было в наших силах. Мы советовали, мы предупреждали — и если те, кто нанял нас, отказались принять наши советы, то единственное, что мы в состоянии сделать теперь, — это прикрыть их отступление. Они решили воевать сами, не слушая наших советов. Теперь они проиграли свою войну, а не мы. Эта война перестала быть нашей много лет назад. И мы в этом не виноваты. Можем сказать это с уверенностью. Сейчас уже ничего не исправить.
— Но ведь надо было действовать раньше, — настаивала Пасева.
— Сены неоднократно пытались образумить хозяев. Мы предлагали свои услуги и советы согласно старинному договору. Мы не могли… — Сатель услышал шаги спускающегося по лестнице юноши, и этот звук сбил его с мысли. Он машинально окинул взглядом холл, и тут снизу донесся грохот захлопнувшейся двери. Эхо прокатилось по всему Дому. Сатель бросил на Эддана взгляд, полный отчаяния. — Неужели ни один из вас не сходит и не поговорит с ним?
Эддан пожал плечами. Самолюбие его было уязвлено, и Сатель знал об этом. Он злоупотребил их дружескими и родственными отношениями и вышел далеко за пределы дозволенного, высказав этот протест. Сатель любил Ньюна. Все любили его. Но поведение кела, даже неправильное, неразумное, не подвергалось обсуждению. Их автономия была священной. Только сама Мать могла вторгаться в вотчину Эддана.
— Тебе не кажется, что у Ньюна есть на то свои причины? — спокойно спросил Эддан. — Всю жизнь он готовился к этой войне. Он не дитя старого времени, как мы, но теперь он не в состоянии приспособиться и к новым временам. Ты все отнял у него. Что же ты ждешь от Ньюна, сен Сатель?
Сатель опустил голову. Ему нечего было возразить. Он понимал, что Эддан прав, и попытался взглянуть на сложившуюся ситуацию глазами юного кел'ена. Никто не мог навязывать свою волю Келам или ждать от них размышлений о будущем — эти люди жили одним днем, коротким и полным страстей, у них не было ни прошлого, ни будущего. Такова была цена их свободы. Они могли покинуть Дом в любой момент и жить среди ци'мри. Келы знали свое место. Если сен'ен пытался прочесть им нотацию, они могли опустить голову и уйти, не дослушав. Им было нечего отвечать. И разрушать покой их разума было бесчеловечно; знание, не подкрепленное могуществом — самый горький удел.
— Мне кажется, что я рассказал тебе все, что мне известно на данный момент, — заговорил наконец Сатель. — Если поступят свежие новости, я дам тебе знать. — Он молча поднялся, поправил свою мантию,
Сатель с опаской обошел страшные челюсти дуса и бросил прощальный взгляд на Эддана. Но тот смотрел в сторону, словно ему было все равно, уходит он или остается. Сатель не хотел при всех заострять на этом внимание. Он знал своего двоюродного брата и понимал, что эта размолвка вызвана именно их родством. На людях они всегда старались держаться подчеркнуто официально, не нарушать этикета. Такая ситуация возникала всякий раз, когда родственники попадали в разные касты: всегда страдала гордость того, кто принадлежал к низшей касте.
Сатель отвесил формальный поклон остальным и вышел. Он был рад, что покинул этот угрюмый холл, где царил полумрак, а воздух был так тяжел, словно он впитал в себя гнев разочарованных людей и гнев дусов, который разгорался медленно, но бывал неистов. Тем не менее, Сатель был рад, что они выслушали его до конца. Не было ни необузданной ярости, ни неразумных действий — худшего из того, что можно было ожидать от Келов. Они были стары. Старики всегда сбиваются в группки, где они могут спокойно посоветоваться друг с другом. Молодой кел'ен — одинокий воин без гнета мыслей и без будущего.
Сатель какое-то время раздумывал, не пойти ли ему за Ньюном, но он не знал, что скажет ему, если найдет. Его долг был доложить обо всем там, наверху.
Когда дверь за ним закрылась, кел'е'ен Пасева, ветеран сражений за Нисрен и Элаг, вытащила ас'сеи из треснувшей штукатурки и пожала плечами вслед сен'анту. Она прожила дольше и видела больше сражений, чем любой из ныне живущих воинов, исключая самого Эддана. Она играла в Игру на равных со всеми, как и Эддан. Встретить смерть во время Игры было не менее почетно, чем погибнуть на войне.
— Давайте продолжим, — предложила она.
— Нет, — твердо сказал Эддан, пристально глядя ей в глаза. — Нет. Не сейчас.
Она внимательно посмотрела на него — на старого любовника, старого соперника, старого друга. Ее тонкие пальцы ласкали острия ас'сеев, но она поняла приказ.
— Хорошо, — сказала она, и ас'сеи, просвистев над плечом Эддана, вонзились в нарисованную на восточной стене карту Кесрит.
— Келы восприняли вести, — сказал сен Сатель, — с большей сдержанностью, чем я ожидал от них. Но, тем не менее, они пришлись им не по нутру. Келы чувствуют себя одураченными, они считают, что задета их честь. А Ньюн ушел, даже не дослушав меня. Я не знаю, куда он направился. Я очень беспокоюсь за него.
Госпожа Интель, Мать Дома и Народа, откинулась на многочисленные подушки, не обращая внимания на приступ боли. Боль была ее старым компаньоном. Она присоединилась к ней сорок три года назад, когда Интель потеряла сразу и силу, и красоту в огне, пожравшем Нисрен. Уже тогда она была немолода. Уже тогда она была Госпожой, правившей всеми тремя кастами Народа. Она была сеном высшего ранга, выше самого Сателя. Она была главнее всех остальных Матерей — тех, что были все еще живы. Она знала Тайны, которые были закрыты для остальных, она знала имена и природу Святого и Богов. Она была хранительницей Пана — Священных Предметов. Она знала свой народ во всей его глубине и многообразии, она знала его от самого возникновения, знала его судьбу и предназначение.