Угол белой стены

Адамов Аркадий Григорьевич

— Понял, Машенька, понял. Все сделаю, как велишь.

«Дура ты темная, — с презрением подумал он. — Разве так коммерческие дела делают? Уж я-то знаю, как надо». Тем не менее в аптеку Глумов решил зайти: «Нинель — это интересно. Нинель…»

Утром вертлявая его фигурка уже появилась у аптечного прилавка за высокой стеклянной витриной. Работавшая там девушка в белом халатике, выслушав его просьбу, приоткрыла дверь за своей спиной и крикнула:

— Нинель Даниловна, к вам пришли!

Через минуту к Глумову вышла, точнее даже выплыла, высокая, статная женщина в белом

халате, с густо подведенными глазами на румяном лице и высоко взбитыми ярко-рыжими волосами, на которых чудом держалась беленькая крахмальная шапочка.

Глумов застыл от восхищения. Как большинство маленьких мужчин, он любил именно таких женщин, крупных и представительных. Но, боже мой, тут была еще и ослепительная красота вдобавок. «Ах, если бы…» — мелькнула у него в голове.

— Можно вас на одну минуточку? — проникновенно сказал он и, понизив голос, добавил: — Хотелось бы поговорить с вами тет-а-тет.

— Пожалуйста, — с ленивым достоинством произнесла Нинель Даниловна.

Они отошли к стеклянной витрине.

— Прежде всего разрешите представиться. Глумов Василий Евдокимович. — Он поклонился, слегка шаркнув ножкой.

— Очень приятно, — насмешливо ответила Нинель Даниловна, сверху вниз поглядывая на неожиданного посетителя. — Что скажете?

— Вы должны знать мою… — Глумов слегка замялся, — бывшую супругу Марию Федоровну.

— Ах, да, да, — слегка оживилась Нинель Даниловна, двумя руками поправляя шапочку на волосах.

Видимо, это имя вызвало у нее какие-то приятные воспоминания.

— Так вот, — продолжал Глумов, не спуская глаз со своей собеседницы, — мы… то есть я… хотели бы у вас, так сказать, проконсультироваться. — Он торопливо до стал из кармана заветный коробок и протянул его Нинель Даниловне. — Что бы это могло быть, как вы полагаете?

Та цепким движением выхватила у него коробок, открыла его и вдруг, раскрасневшись, почти с испугом взглянула на Глумова:

— Откуда это у вас?!

— Э-э… весьма случайно, — смешался Глумов. — Но что же это такое, разрешите узнать? Ибо это нам… вернее, нас… как бы выразиться?… Весьма, знаете…

Пока он выкарабкивался из этой словесной каши, Нинель Даниловна уже овладела собой и обворожительно улыбнулась.

— Ах, милый… Василий Евдокимович. — Она с трудом вспомнила его имя. — Это лекарство, дорогой мой, простое лекарство.

— Простое?…

Лицо Глумова вытянулось.

— Ну, как вам сказать? Не совсем, конечно, простое. Это…

Нинель Даниловна произнесла какое-то длинное латинское название.

— Видите ли… — запинаясь, проговорил Глумов, — у нас этого лекарства… некоторый избыток. И мы… и я бы хотел… так сказать…

— Ах, боже мой, — перебила его Нинель Даниловна. — Я с удовольствием помогу вам от него избавиться. Дело в том, что из него приготовляют… — Она произнесла по-латыни еще более длинное название. — Вот это уже весьма ценный препарат. Сколько у вас его? — Она бросила взгляд на коробок.

— У нас… э-э-э… многовато, — неуверенно сказал Глумов.

Нинель Даниловна придвинулась к нему и, обдавая его лицо своим жарким дыханием, прошептала.

— Принесите мне все. Я вам хорошо

уплачу. Очень хорошо. — Она плутовски и многозначительно посмотрела на него своими подведенными глазами. — Приходите ко мне домой. Сегодня вечером. Попозже. Ну, скажем, часов в десять. Сможете? Вы не пожалеете. — И погрозила розовым наманикюренным пальцем с тяжелым кольцом. — Только это дико между нами. Я буду ждать.

Глумов почувствовал, как у него медленно закружилась голова и на секунду сперло дыхание.

— Конечно, — пролепетал он. — Я… я буду счастлив. И непременно приду. И… и все принесу.

— Тогда запишите адрес.

Нинель Даниловна внимательно проследила, чтобы дрожащая рука ее нового знакомого правильно вывела на клочке бумаги название улицы, номер дома и квартиры. Это было весьма предусмотрительно, ибо номер дома Глумов, волнуясь, записал совсем неразборчиво.

Из аптеки Глумов вышел, слегка пошатываясь. Очутившись на улице, он несколько раз глубоко вздохнул, посмотрел по сторонам и, обретя наконец равновесие, торопливо засеменил на работу.

«Что-то надо придумать для Машки, — размышлял он по дороге. — Совещание в тресте? Нет, это уже недавно было. Производственное собрание?… Тоже было. Ну да что-нибудь придумаю. Боже мой, какая удача! Даже сразу две удачи! Ах, Нинель…» И он повторил про себя заветный адрес.

Глумов даже не мог представить, какой сюрприз ждет его сегодня вечером.

* * *

Наташа вернулась из горздрава только к концу рабочего дня, усталая, изнервничавшаяся. Боже мой, эти заседания, кто их придумал!

Ее ждала уйма дел. В отделении больны два врача, и палата одного из них перешла к ней. А там три очень тяжелых больных, Наташа волнуется за них каждую минуту. Хорошо еще, что Вера Евграфовна не заболела, на нее не страшно оставить отделение: старая, опытная сестра, получше некоторых врачей. И все-таки, если бы не эти частые совещания… Скоро уже надо бежать за Вовкой и по дороге обязательно зайти в магазин, получить в химчистке свое платье и Вовкину курточку, а вечером обязательно постирать, столько скопилось белья. Или нет, стирать она будет в субботу, а крупное сдаст в прачечную. Хотя там очень долго держат. А сегодня, когда Вовка уснет, она наконец напишет своим старикам, они так всегда ждут ее писем. Старшей сестре Кате она напишет отдельно, у нее же больна Леночка и может заболеть Галка, как они их там разделили? Мама, наверное, сбилась с ног, ведь Катя и Валерий целый день на работе, они тоже врачи. Ой, как хочется всех их повидать! Летом она с Вовкой непременно поедет к ним. Только до лета еще…

Наташа бежала уже по больничному двору, соображая, что она купит в магазине. Если в мясном не будет очереди… впрочем, очередь, конечно, будет. Тогда она возьмет молока, пачку творога, яйца, хлеб, не забыть бы хлеб! И еще на утро ряженку. Вовка ее обожает.

Она свернула по асфальтовой дорожке к своему корпусу, увидела знакомую цифру «7» в белом квадрате на желтой оштукатуренной стене, приоткрытую дверь…

Солнце уже зашло за крыши домов, синие тени деревьев легли на искристый, белый снег вокруг.