Угроза вторжения
Шрифт:
«С первых дней в прокуратуре талдычили, что наша работа требует полной самоотдачи, полного растворения в себе. Только тогда она идет, а ты — живешь. Поверил, дурак! Не понял по молодости, что этого же требуют близкие — самоотдачи и полного растворения в них. Только тогда возможно счастье, потому что слиться с другим — это и есть любовь, без которой не жить. — Столетов тяжело вздохнул. — Вот теперь ты умный, да? Старый хрен ты у разбитого корыта! Бывший „важняк“ прокуратуры Союза, бывший муж красавицы-жены. Все, что у тебя было и есть — эта вот сумасбродная пигалица. И уж коли это до тебя дошло, сумей
Настя озиралась по сторонам, отделенная от него стайкой иностранных туристов пенсионного возраста. Гид тыкал зонтиком в потолочные росписи, фарфоровые бабульки с сиреневыми волосами и жердеподобные мужики в клечатых штанах восхищенно цокали языками и щелкали фотоаппаратами.
«Как дети, ей-богу! — подумал Столетов. — Неужели не догадываются, что наше метро уподобилось египетским пирамидам? Ветшающий памятник былого могущества. Вообще-то показательно. У нас в таком возрасте мыкаются на пенсию или сигареты у метро продают. А у них только жить начинают. Разъезжают по всему миру, как по филиалу Национальной галереи. И еще наши спорят, кто выиграл в третьей стадии мировой войны».
— Пап, ну ты даешь! — Настя подлетела и, привстав на цыпочки, чмокнула в щеку едва успевшего подняться Столетова.
— Настюха, что люди подумают!
— А! Очень даже хорошо подумают. Про меня — что не дура и нашла себе спонсора. А про тебя — что, в отличие от избитой истины, и борозды не портишь, и пашешь глубоко. Иначе такую бы не удержал.
— Ох, языкатая ты, в маму, — вздохнул Столетов.
— Зато умная — в папу. — Она потерлась носом о его ухо, и у Столетова от этой сохранившейся у них с детства игры сладко заныло сердце. — Сядем?
— Давай, а то ноги не выдержат.
— Папуль, — Настя осмотрела вестибюль. — А почему именно здесь, почему не дома?
— Хм. Педагогический прием, — улыбнулся Столетов. — Учу жизни.
— Жалеешь, что я не родилась мальчишкой?
— Что ты! Я тебя сразу полюбил. Ты родилась красавицей. С гладкой белой кожей, а не сморщенным ободранным крольчонком, как большинство.
— А ты комплиментируй, комплиментируй, мне нравится. — Настя широко и по-детски счастливо улыбнулась. Перевирать слова любила с детства, встревоженная мама даже к логопеду таскала. Столетов сообразил, что так наружу выходит скрываемая Настей застенчивость, и сам включился в эту игру. Дочка еще больше полюбила его, а он узнал, что жены ревнуют не только к другим бабам, но и к родным детям. — Красиво ухаживать сейчас уже не умеют, — вздохнула Настя. — Раньше думала, что это от безденежья, а теперь убеждена — от врожденного плебейства. — Она распахнула плащ. — Ой, душно как.
— Потерпи пять минут. — Столетов придвинулся ближе, чтобы она расслышала его сквозь вой проносящихся мимо поездов. — Это место на языке профи называется «карман». Видишь, скамейка крайняя. Рядом никто специально подготовленный не подсядет. Записать разговор в таком бедламе практически невозможно. И главное, через десять минут в лицо запоминаешь всех, кто остался в вестибюле. Профессионалы из наружного наблюдения боятся «карманов», как огня. Это же не парк, где человек может просидеть весь день рядом с тобой, не вызывая подозрений.
— А вывод у меня всегда один. — Настя погладила его пальцы. — Люблю я тебя, пап, просто сил нет. Зачем ты мне это рассказываешь? Сколько себя помню, ты из меня пытался Мату Хари сделать.
— Глупышка, — Столетов накрыл ее ладонь своей. — Я из тебя человека делал. Был бы врачом, заставлял бы через раз мыть руки. А я прокурорский, хоть и бывший. Извини, я людей всегда делил на тех, кто сядет, и тех, кто уже сидел. Воспринимать жизнь в розовом свете позволительно только в детском саду. И то, если мама с папой есть. А ты уже должна была понять, что жизнь — это драка всех против всех. Думать иначе — сознательно обрекать себя на роль жертвы. Цивилизация не отменила борьбу за существование, просто поменяла правила.
— Что-то ты сегодня злой.
— И тебя кто-то обидел, да?
— Не обидел, а предал, — тяжело вздохнула Настя.
— Серьезно?
— Кому как, для меня — да. — Настя прикусила губку. — Козел один. И винить не за что, если разобраться. Работали вместе. Фотограф из него вышел бы классный. А он тюха… Знаешь, кем решил стать? Не поверишь!
— Кем?
— Крупье! Представляешь, будет ходить в штанишках без карманчиков, чтобы хозяйские фишки не тырил. А мохнолапые будут ему от барской сытости «на чай» бросать!
— Может, ему деньги нужны?
— А кому они не нужны! Решил кем-то быть, будь. А бабки сами придут. Если, конечно, не мечтаешь о миллионах.
— У тебя с ним было серьезно?
— Не-а. — Она покачала опущенной головой. — Только работа.
— Ну-ну. — Столетов посмотрел вслед удаляющейся группке туристов, пристроившихся за гидом, как утята за мамашей. — Это еще не предательство. Научись прощать тех, кто по слабости не может идти за тобой.
— Меня не это встревожило. Я была у Виктора. В клинике на этом треклятом острове.
— Заволжск, известное место. Как он?
— А! — Она небрежно махнула рукой. — У всех свои тараканы в башке. Во-от. И мой бывший благоверный в точности предсказал, что Мишка меня предаст.
— К-хм. — Столетов внимательно посмотрел ей в лицо. — Некоторым удается предвидеть события. В этом нет ни мистики, ни чертовщины. Но никогда, слышишь, мышонок, никогда не позволяй им подавить себя. А сейчас пойдем, дам урок номер два.
— За что люблю тебя, пап, так это за то, что ты учишь, не унижая. Кстати, большая редкость.
— Ладно, не подлизывайся. Фотографии с собой?
— Ага, вот!
— Зачем тебе этот мужик? — Столетов посмотрел на фото и по-профессиональному быстро «считал» описание личности мужчины. Под хранящиеся в памяти словесные портреты известных деятелей преступного мира он не подходил. «Уже слава богу», — с облегчением подумал он. Настя с детства имела тягу к поиску приключений. Причем, мерзкая девчонка, всегда их находила. А расхлебывать приходилось ему.
— Сенсация, я же говорила! — Глаза Насти азартно заблестели. — Я его у Виктора на острове нашла. Представляешь, новая «Железная маска»! Тайный узник психтюрьмы.