Уходи с ним
Шрифт:
– Я вас оставлю, буду в кабинете, вон там. Если захотите с ним пообщаться, задавайте ему закрытые вопросы.
– Закрытые?
– Такие, на которые он может ответить только «да» или «нет». Кстати, два удара пальцем о матрас означают «да», а если «нет» – он ударяет один раз. Только не торопите его, он сейчас немного замедленный.
Я покидаю бокс и оправляюсь в кабинет, к неиссякаемому источнику кофе. Другой пациент мирно спит. Ночь будет спокойной, если ничего не случится.
Гийом улыбается мне,
Мне смешно смотреть, как они пускают слюни. Он очаровательный парень, но меня не привлекает. С Лораном мы знакомы пять лет, и я ему верна. К тому же ему было бы слишком больно узнать, что я была в объятиях другого. Но я действительно очень люблю Гийома. Он знает мою историю, путь, который я прошла, и на что мы сейчас решились с Лораном. Он меня поддерживает. Успокаивает, иногда сердится, когда я рассказываю про домашние ссоры. Уж больно я мягкая, по его словам.
Возможно.
Но всего и он не знает.
Дерзкая хрупкость
Рука Ванессы в моей – самое нежное чувство, которое я когда-либо испытывал. Я брал ее за руку, чтобы перевести через улицу перед школой. Я был старшим братом. А теперь старшей становится она, сестра, потому что я не знаю, в каком я состоянии, умру или буду жить, вернусь к прежней жизни или буду как овощ. Я даже не знаю, цел ли я еще или каких-то кусков не хватает. Означает ли боль существование того, что болит? Может, все четыре конечности, которые я ощущаю, – фантомы, и на самом деле их нет. Человек-обрубок. Без ничего. Нет, с указательным пальцем. А если остался указательный палец, значит есть и рука. Значит, человек-обрубок с одной веткой. Птички могут на нее садиться, хоть составят мне компанию.
Я не помню имени этой медсестры. Я вообще мало что помню. Только что я серьезно травмирован. Но до какой степени серьезно? На данный момент я слышу только мягкий голос этой женщины и шум аппаратов вокруг. И еще ощущаю прикосновение Ванессы. Я слышал их разговор. Медсестра объяснила ей, как со мной общаться. Но она все равно ничего мне не говорит. А я так хотел бы ответить ей «да» или «нет» своим пресловутым пальцем на простыне.
Она могла бы спросить меня: «Ты рад, что я здесь?»
ДА.
«Ты не оставишь меня?»
НЕТ.
«Ты умрешь?»
НЕТ.
«Я могу красить ногти лаком?»
ДА.
Она ничего не говорит.
Ванесса.
Резкая
Я не имею права умирать. Не раньше, чем ей исполнится восемнадцать. А до того это было бы трусостью и гадостью. Я не могу так с ней поступить. Исключено! И потому я цепляюсь, пусть даже мне больно. Ужасно больно. Но ей будет еще больнее, если я уйду. Я это знаю. Мы с ней вечно ссоримся, она мне устраивает небо в алмазах, но я знаю, что она привязана ко мне. А я, соответственно, к ней.
Она ничего не говорит.
Может, просто не знает, что сказать.
А что тут скажешь?
С этого, наверно, и начинается молчание.
Мне удается пошевелить большим пальцем под ее ладонью. Чуть-чуть. Обычно ей щекотно, и она отдергивает руку. Однако сейчас она руку оставляет.
А потом, от усталости или от боли, я вновь погружаюсь в туман. Я так и не смог сказать ей «спокойной ночи», как каждый вечер.
Неузнаваемый
– Он больше не шевелится.
Я подскочила, услышав голос Ванессы. Не заметила, как она вошла. Я задремала, сидя в кресле. С улыбкой – хотелось бы верить, успокоительной – я ответила, что он заснул.
– А долго он будет спать? – спросила она.
– Несколько часов. Может, ночью ненадолго проснется.
– Я спрашиваю про день.
– Нет, врачи скоро уменьшат дозу седативных препаратов.
– Седативных?
– Такие лекарства, чтобы он спал, из-за боли.
– Ему больно?
– Возможно. Лучше он сам скажет, когда придет в себя.
– А он правда очнется?
– Мы все сделаем, чтобы очнулся.
– Я смогу еще прийти?
– Конечно. Хотите макарони? – спросила я, протягивая ей коробку.
– Нет, спасибо, я не хочу есть. И потом, его шеф ждет меня.
– А ваши родители не приехали?
– У нас нет родителей. Обо мне заботится Ромео, – она немного помолчала. – Он сможет снова ходить?
– Слишком рано об этом говорить. Не торопитесь, ему предстоит еще долго лежать, знаете ли. Придется вам как-то устраиваться, он не скоро вернется домой. У вас уже есть какие-то варианты?
– Что-нибудь придумаю. Но я имела в виду, с ним все очень серьезно?
– Да. Не стану вас обманывать, что это пустяки. Это серьезно, но могло обернуться куда хуже.
– Он действительно мог умереть?
– Упав с восьмого этажа? Конечно. Его спасли деревья.
– Но, м-м-м, он сейчас такой… вообще ни на что не похож. Это тоже пройдет?
– Да, отек спадает, кожа заживает, кровоподтеки рассасываются, лицо становится розовым. Конечно, останутся несколько шрамов, но черты лица не изменятся. У вас есть его фотография?