Уходила юность в 41-й

Сонин Н. Т.

Владимир, и как стон была песня полонянок. Но в дремучих лесах Волыни всегда

вставали на священную борьбу богатырские рати, вызволяя своих людей из ярма

чужеземцев. Так было в древние годы и позже, когда казачьи полки Данилы Галицкого

и Богдана Хмельницкого громили под стенами города и в его окрестностях ордынцев и

шляхтичей. Помнила Волынь и конников Буденного, и дни золотого сентября 1939 года,

когда сюда пришла долгожданная Радяньска Влада...

А

совсем недавно здесь насмерть стояли пограничники, полки генерала Потапова

и противотанкисты генерала Москаленко. Ушли червонные орлы, оставив на своем

пути множество безвестных могил, ушли с непреклонной верой в то, что настанет

время и они вернутся.

...Лают овчарки, кричат охранники. Нас выводят из вагонов, строят в ряды.

Смотрю — люди приободряются. Доносится шепот: «Выше, товарищи, головы. Как

воины, но не пленники, промаршируем перед своими!» И вот шествуем по затихшим

улицам города. По булыжным мостовым гулко печатаются наши шаги. [148]

Вошли в широкие ворота. У ворот темнеет сторожевая будка. Приближаемся к

просторному плацу. И вот уже впереди кого-то жестоко избивают. В бешеном брехе

захлебываются огромные овчарки. Стоим под холодным дождем час, другой, третий...

Промокли до нитки. Моя раненая нога вконец одеревенела. Еще вчера в вагоне один из

наших товарищей — военврач, осмотрев мои раны, успокаивал: «Делаешь, как

советовал, примочки с мочой? Вижу, затягивает, через неделю, другую плясать

будешь!» Но сейчас под холодным дождем нога, кажется, болит пуще прежнего.

Дошла наконец наша очередь до «санобработки». Это очередное издевательство.

Ледяная вода из шлангов окатывает с головы до ног, а довольные фашисты орут во все

горло: «Рус, вша не будет!»

После начался отбор раненых и больных в лазарет. Мой сосед, низкорослый

младший лейтенант-сапер, рассоветовал туда идти: опять эти изверги какую-нибудь

пакость придумают. Я согласился, и с тех пор Василий Гуляев стал моим спутником и

другом по лагерному житью-бытью. Чем-то он напоминал Василия Пожогина — такой

же простодушный, рассудительный. В бараке мы легли рядом на верхних нарах.

Каждый застлал свое «ложе» трухлявой соломой, пахнущей гнилью и мышами.

Судя по старинным кирпичным зданиям, наш концлагерь помещался в военном

городке, где перед войной дислоцировалась какая-то наша часть. Две огромные

казармы, в сотне метров от них — сравнительно новое штабное здание, где теперь

расположилось лагерное начальство.

Невольный интерес привлекли спортивные снаряды, установленные на широком

плацу. На первый взгляд они казались поломанными.

Но присмотрелся и ужаснулся:,

они же предусмотрительно оборудованы, как место для наказаний! К перекладинам

прикреплены охватывающие ремни, с перил лестниц змейками свисают веревки.

На другой день, едва рассвело, нас вывели на плац. За ночь он покрылся снегом.

Под истошные крики охранников и лай овчарок построились в ряды.

— Внимание, внимание! Чтоб культурно жить, будем делать гимнастик. Слюшай

всем! Ры-сью марш!

Ряды дрогнули, люди сразу смешались, сорвались со своих мест. Под нами

хлюпало, ноги скользили, разъезжаясь в стороны. А тем временем тот же визгливый

голос верещал: [149]

— Ложись! Все — на земля!

Кто-то впереди упал, на него налетели сзади. Образовалась куча барахтающихся

тел. И вот тут на нас спустили овчарок. Они врезались в людскую массу, рвали зубами,

царапали когтями лица, спины, руки несчастных, раздирали одежду. Крики, лай, стон,

ругань... Охранники пинали упавших сапогами, били их резиновыми палками. Оберегая

свою ногу, я пытался выбраться из свалки, но сразу на меня бросился дюжий детина и

сбил с ног.

— Непослушных и ленивых ждет наказание! Остальные — на завтрак. Как

говорится, кушайте на здоровье!

Окровавленные, измокшие и обессиленные, люди потащились к казармам. А в

стороне, окруженные конвоирами, зябли на ветру восемь узников. Они в чем-то

провинились, и их должны были казнить в назидание другим.

Немец-раздатчик орудовал ковшом, наливая свекольный суп в подставленные

фуражки и пилотки. Рядом с немцем, оделяя всех тонкими ломтиками красного, как

кирпич, хлеба, стоял полицай в красноармейской шинели с белой «шуцманской»

повязкой на рукаве. Он подобострастно покрикивал: «Мужики, мужики! Господа немцы

любят порядочек. В очередь, в очередь!»

К чану с баландой приблизился капитан-танкист. Молча подставил свою пилотку.

Немец небрежно поднес парящий черпак и вылил горячую баланду капитану на руки.

Тот закричал от боли. Раздатчик довольно заржал и ударил капитана черпаком по

забинтованной голове.

И откуда только у него силы взялись? Капитан быстро вскочил на кухонную

подножку, одним ударом опрокинул полицая, схватил за грудки немца-раздатчика и

затолкал его головой в кипящий чан...

В полдень капитана-храбреца казнили. Он стоял под виселицей с гордо поднятой

головой, когда палач накинул ему веревку на шею, громко крикнул:

— Прощайте, товарищи! Боритесь с фашистами! Фашизм не пройдет!