Уходила юность в 41-й

Сонин Н. Т.

Черничи довольно велика. Я ожидаю какой-нибудь лодки с того берега, но река

пустынна.

Мне вспомнилось, как недавно, словно Робинзон Крузо, я оказался на

необитаемом острове. Это случилось близ села Домантово. Именно здесь, где в

весеннее половодье Днепр стелется на добрые десять километров, мне пришлось

переправляться на другой берег. Мне повезло: несколько местных жителей

отправлялись за картофелем в какое-то белорусское село.

Плывем.

На большом баркасе шестеро мужчин и две женщины. Беседуют о том, о

сем. И прежде всего о голодном житье-бытье. Здесь, знаю, осенью шли тяжкие бои. И

небо, и земля горели. У жителей до весны не хватило даже картошки.

Гребцы знают мое намерение и, когда показались лесные заросли на

противоположном берегу, оживились. «Куда же будем приставать? К Новоглыбову?» —

спрашивает один из гребцов. «Что ты! — отвечает другой. — Там, слыхать, карателей

полным-полно! Рыщут как волки впроголодь. Говорят, где-то поблизости нашли мешок

с махоркой. Мол, десантникам выбросили...» — «Тогда, может, потянем до Сорокашич?

Там местность глуше, — предлагает первый. И, кивая на прибрежный лес,

сокрушается: — Вот только пристать к берегу как? Волна-то, братцы!..»

Мне хочется побыстрее попасть на берег. И так обременил людей, задержал их,

может, на целый час.

У берега волна и впрямь сильнее и круче, но мои попутчики свое дело знают. Я

выхожу на берег, не замочив штанов. «Ну что ж, добрых дорог тебе, хлопец!»

Лодка стремительно удаляется. Остаюсь один. Я на днепровском левобережье, где

так драматически оборвался прошлой осенью мой фронтовой путь, на который сейчас

стремлюсь вновь выбраться. Что ждет меня впереди? Опасности наверняка. Всюду

свирепствуют оккупанты и всякая продажная тварь — старосты, бургомистры,

полицаи...

Размышляя так, иду вперед. И вдруг передо мной — еще одна река, правда,

неширокая. Видно, протока. За [163] ней, метрах в трехстах — желанный сосновый бор.

Вот тебе раз — выходит, я оказался на острове. Знали ли мои попутчики о протоке?

Вряд ли. Ведь Домантово в десятке километров отсюда.

На острове было много щавеля, и я непрестанно жевал эту сочную кисловатую

траву, чтобы хоть как-то утолить голод. Через час вновь оказался там, где сошел на

берег. Остров, к счастью, оказался небольшим.

Долго вглядывался в речную даль, ожидая какой-нибудь спасительной лодчонки.

К вечеру я уже подумывал притулиться где-нибудь на ночлег в тихом местечке, чтобы

меньше досаждал пронзительный ветер. И в тот момент в волнах темной точкой

мелькнула лодка! Я вскочил, закричал, стал размахивать

руками.

И вот маленькая двухместная лодка приближается к берегу. Кто в ней?

Лодкой управляла женщина. Ловко орудуя веслами, она подогнала ее к самому

берегу. Взглянув на меня, удивилась: «Кто ты, как здесь очутился?» Я коротко объяснил.

«Садись!» — бросила, будто приказала. По пути спасительница рассказала о своем

житье.

У Дарьи на берегу двое детишек. Втроем живут в землянке, которую пришлось

рыть ей самой. Деревню сожгли немцы. Все продукты, что удалось спасти, еще зимой

съели. Хнычут дети, украдкой от них она плачет сама. Дарья промышляет на реке с

маленьким бреденьком. Долгими часами скитается по речной пустыне. И часто

возвращается ни с чем. В поисках добычи и оказалась она вблизи от острова. На мое

счастье!

Окончательно доверившись Дарье, делюсь с ней самыми сокровенными мыслями.

Она, испугавшись, машет руками: «Не моги! — И сквозь слезы говорит: — Там, на том

берегу, враз на веревке окажешься! Они за вашим братом охотятся. Им за вас награды

обещаны».

Потом до самого берега Дарья молчала. Так же молча причалила лодку, спрятала в

прибрежные кусты весла. Взяв пустой мешок, сказала: «Идем. В землянке

переночуешь. А я возьму что-нибудь теплое и лягу под лодкой».

Я не хотел стеснять детей и сам лег под лодку. Там было тихо и тепло. Ведь я

лежал на шубе, принесенной заботливой Дарьей. [164]

3

— Эй, очнись!

Увлекшись воспоминаниями о происшествии на Днепре, я в своем укрытии

пригрелся под солнцем и задремал.

Двое мужчин, одетых в полувоенную форму, стояли передо мной. Я сразу понял,

что это не иначе, как полицаи. Вот ведь как нелепо попался к ним в руки.

Я почти угадал: один из них был старостой, другой — полицаем.

Они привели меня в дом старосты. Себе и полицаю староста налил в стаканчики

самогонки. Выпив, они закусывали, смачно чавкая. Я глотал голодные слюнки.

Попутно велся допрос. Кто, откуда, куда следую? Я отвечал.

— Значит, идешь домой. А документ маешь?

Я пожал плечами: откуда?

Оба наперебой стали убеждать меня, какой у них в районном городке Турове

добрый шеф жандармерии. До меня тут, в Черничах, немало, мол, побывало таких же,

как я. Их посылали в город, и там они получали пропуска домой. Это все, надо сказать,

выглядело довольно заманчиво. В самом деле, почему бы не воспользоваться

официальным документом для своих целей, облегчить свою задачу?