Уинстон Черчилль. Темные времена

Медведев Дмитрий Александрович

Моруа так и не станет писать статьи на волнующие британского политика темы, о чем, по его собственным словам, впоследствии «горько пожалеет»¹¹⁹.

С учетом предложений Черчилля, диссонирующих с политикой сохранения мира любой ценой, которую последовательно проводили Макдональд, Болдуин и Чемберлен, невольно возникает вопрос – призывал ли британский политик к войне? До поры до времени он сам не верил в то, что мир настолько обезумел, что решит вновь пройти через мясорубку Пашендейла. Давая в марте 1932 года радиоинтервью в Нью-Йорке, он однозначно сказал, что «не верит в начало новой великой войны в наше время». По его словам, «сегодня война лишилась дохода и гламура». В современных условиях боевые действия представляют собой «тяжкий труд, кровь, смерть, грязь и ложную пропаганду»¹²⁰. Но время открывает

глаза, и спустя несколько лет Черчилль придет к выводу, что вероятность войны не столь мала, как он думал изначально, а, соответственно, «подготовка к противодействию агрессии» является «единственной надежной гарантией мира»¹²¹.

Последующие исследователи смогли немного добавить к рассуждениям британского политика, пояснив его позицию. Так, например, официальный биограф Мартин Гилберт (1936–2015) говорит, что суть политики Черчилля сводилась к двум постулатам. Первый: если войну можно предотвратить, то для достижения этой цели следует приложить все усилия. Второй: если война неизбежна, к ней следует быть готовым и, когда битва начнется, стоять до конца¹²². «Война есть единственная обязанность, которую правитель не может возложить на другого», – наставлял Макиавелли в своем magnum opus¹²³.

В архиве Болдуина сохранилось письмо, в котором содержится прекрасное выражение взглядов Черчилля на этот счет. В частности, Черчилль обращает внимание своего коллеги, что «нет большего зла, чем из страха войны уступить несправедливости и жестокости». «Едва выбор делается в пользу того, чтобы ни при каких обстоятельствах не защищать свои права против агрессии определенной группы людей, запросам последних не будет конца»¹²⁴.

Актуально? А теперь самое главное. Черчилль написал эти строки, когда Болдуин занимал пост премьер-министра. Но не в 1936 году, а за шесть лет до прихода Гитлера к власти – в январе 1927 года! Именно этими критериями он будет руководствоваться в 1930-е годы, когда его будут обвинять в оппортунизме и стремлении использовать эскалацию международной напряженности для личной выгоды – вхождения в состав правительства. «Впоследствии Уинстон Черчилль станет известен как военный лидер, но ни один человек не был более твердым борцом за мир, чем он», – прокомментирует поведение британского политика в 1930-е годы историк Уильям Манчестер (1922–2004)¹²⁵.

Оценка миротворческих инициатив Черчилля, которые воспринимались его современниками как призывы к войне, будет неполной, если не учесть еще один важный фактор. Становление Третьего рейха происходило в относительно благоприятных условиях. Мир настолько обезумел от ужасов Первой мировой, выкосившей целое поколение здоровой и талантливой молодежи, что самым жутким кошмаром для людей того времени было повторение пройденного пути. Пусть происходит что угодно, только бы не началась война, – таковы были рассуждения большинства. Маятник всеобщего мнения, достигнув пика милитаристских настроений в 1914 году, после 1918 года начал стремительное движение в обратном направлении, оказавшись на противоположном конце к 1930-м годам. Пацифизм в начале 1930-х стал так же популярен, как желание побряцать оружием и утереть нос геополитическому противнику за двадцать лет до этого. Студенты всегда одними из первых реагируют на перемены общественного настроения, и шокирующие истеблишмент результаты голосований в Оксфорде и Кембридже были не отсутствием патриотизма, а выражением чувств, мыслей и желаний, которые составляли основу ментального портрета того времени.

И в этих условиях с трибуны палаты общин, из радиостудий, со страниц газет звучал неутомимый голос пожилого викторианца, сделавшего себе славу на граничащих с авантюрой военных операциях и теперь призывающего страну к активной подготовке к новой войне. Как большинство избирателей реагировало на подобные заявления? В лучшем случае – не обращали внимания, в худшем – испытывали неприязнь. Черчилль не мог дистанцироваться от настроений электората, но убеждать людей в обратном – «войны не будет» – он считал еще более опасным и антипатриотичным, чем говорить людям правду, какой бы нелицеприятной она ни была. Да и к пропитавшему все вокруг духу пацифизма у него тоже было свое отношение. «Никто не способен так вовлечь в войну, как пацифист», – заявил он в сентябре 1935 года одному из активистов своего избирательного участка в Эппинге Колину Норману Торнтон-Кимсли (1903–1977)¹²⁶.

Другие

политики мыслили другими категориями. Они чутко улавливали настроения избирателей и продвигались наверх, бросая те лозунги, которые ласкали слух электората. Так, один из лейбористов заявил в своем округе, что он выступает за закрытие «всех призывных пунктов, расформирование армии и разоружение военно-воздушных сил». Революционно? Да. Но местным жителям понравилось. Они избрали лейбориста с перевесом в пять тысяч голосов – больше четверти всех проголосовавших¹²⁷.

За мнением избирателей следили не только рядовые парламентарии, но и руководители партий. Особенно Болдуин, для которого сохранение большинства в парламенте было гарантией его собственного высокого положения в правительстве. И если избиратели хотят разоружения, то почему бы им его не дать? В начале XX века, когда Черчилль только начал свою парламентскую карьеру, «самым оскорбительным обвинением для министра было поставить под угрозу безопасность страны» ради победы на выборах. Теперь же подобное поведение трактовалось как «политическая добродетель»¹²⁸. Не собираясь мириться с подобной инфернальной инверсией, Черчилль бил наотмашь, будоража палату общин провокационными заявлениями типа – «сейчас не время для конкурентной борьбы за дешевую популярность среди избирателей»¹²⁹. Руководству страны власть делегирована не для того, чтобы по каждому вопросу выбегать на улицу и «спрашивать мнение людей». «Решать должен парламент и правительство, а народ будет судить о правильности их действий как доверенных лиц»¹³⁰.

Призыв Черчилля идти своей дорогой, не обращая внимания на разноречивые и постоянно меняющиеся мнения толпы, появился не в середине 1930-х годов. Черчилль следовал этому императиву на протяжении всей карьеры. Еще в бытность работы над «Мировым кризисом», анализируя поступки президента США Вудро Вильсона (1858–1924), он заключал, что «трудно человеку создать что-либо великое, если он пытается сочетать яркий блеск благотворительности по отношению ко всему человечеству с обостренным чувством популизма в партийной борьбе»¹³¹.

Но не заложен ли в подобной модели поведения прямой путь к диктатуре? Нет! Это выступление не против демократии, а против популизма, практики сверять каждое свое действие с результатами ежедневных опросов. Мерить пульс и температуру бывает полезно, а порой и необходимо, но превращать это в привычку не самое лучшее занятие, считал Черчилль. Для выражения своей точки зрения он обращался и к другим аналогиям. Иронизируя однажды над советом, что «правительство должно всегда держать ухо близко к земле», он заметил – тогда придется встать на колени и склониться, приняв тем самым «не самую благородную позу»¹³².

Несмотря на свою конфронтацию с руководством тори, Черчилль вполне искренне надеялся войти в состав правительства. Он понимал, что правлению Макдональда скоро придет конец. В марте 1935 года он сравнил правительство с «огромным айсбергом, который долго дрейфовал в теплых морях и у которого растаяло основание». Недалек час, когда он «перевернется». Правительству не хватало «руководящего разума», «эффективного премьера»¹³³. Прогнозы Черчилля сбудутся летом 1935 года. Правда, никаких кардинальных изменений не произойдет. На политическом Олимпе просто сделают рокировку: по состоянию здоровья Макдональд оставит пост премьер-министра, поменявшись с Болдуином (лорд-президент Совета) местами. В октябре объявят всеобщие выборы – последние до начала Второй мировой войны.

По результатам выборов Консервативная партия вновь заняла большинство мест в парламенте [4] , обеспечив место своему лидеру на капитанском мостике. Началось формирование нового правительства (вновь национального). В момент подведения итогов голосования Черчилль находился в Сторноувэй-хаусе, где Бивербрук устроил праздничную вечеринку по случаю победы тори. «Что ж, с тобой покончено, – не заботясь о чувствах своего друга, выпалил газетный магнат. – У Болдуина настолько много голосов, что он сможет справиться и без тебя». Услышать такие слова было неприятно и обидно. «Я был застигнут врасплох и оскорблен», – признается Черчилль¹³⁴.

4

429 мест против 154 у лейбористов и 21 у либералов.