Уинстон Черчилль. Темные времена

Медведев Дмитрий Александрович

В июле 1938 года Черчилль встретился с гаулейтером Данцига Альбертом Фоерштером (1902–1953), который был руководителем местного отделения НСДАП и выступал за воссоединение Данцига с Германией. «Не могу сказать, что Фоерштер произвел на меня плохое впечатление», – сообщал Черчилль главе внешнеполитического ведомства лорду Галифаксу (1881–1959)¹⁸⁸. Фоерштер предложил Черчиллю встретиться с фюрером. Как и Риббентроп, гаулейтер получил дипломатичный, но при этом вполне твердый негативный ответ. Британский политик объяснил, что будет «трудно провести полезную беседу между всевластным диктатором и частным лицом»¹⁸⁹.

В определенной степени Черчиллю повезло,

что его встреча с руководителем Третьего рейха так и не состоялась. Особенно это справедливо для 1932 года, когда все договоренности были достигнуты и лишь отказ фюрера воспрепятствовал персональной беседе двух самых ярких антиподов XX века. Возникает ощущение, что судьба словно оберегала Черчилля от этой встречи, которая, если бы она состоялась, не прибавила бы ему популярности в 1939–1940 годах.

Возможно, британский политик так и остался бы чистым в этом отношении перед историей, если бы не его непоседливость и стремление оказываться в сложных ситуациях. Не зря он говорил: «Если ничего не происходит, я провоцирую события»¹⁹⁰. На этот раз провоцировать события не пришлось, они сами спровоцировали Черчилля. В мае 1935 года главный редактор The Strand Magazine Ривз Шоу (1886–1952) предложил ему написать статью про фюрера. Статья должна была называться «Правда об Адольфе Гитлере». Объем опуса должен был составить четыре тысячи слов, а публикация была запланирована на сентябрь. За услуги по написанию статьи Шоу предложил вполне стандартный гонорар в сто пятьдесят фунтов¹⁹¹.

Предложение Шоу имело свои подводные камни. Слишком неоднозначной фигурой на тот момент был Гитлер, чтобы высказываться о нем публично. Кроме того, многое зависело от того, какого мнения будет придерживаться Черчилль. Если бы он выступил с критикой, то вызвал бы недовольство в Форин-офис, руководство которого отрицательно относилось к подобным декларациям против лидера другого государства. Хвалить же фюрера означало вступить в противоречие с собственными взглядами, а также понести значительные репутационные издержки в будущем. Другими словами, что ни напиши по этой теме, все равно попадешь под огонь критики – либо сегодня, либо завтра. И неизвестно, что хуже.

Но Черчилль был не из робкого десятка. Ему понравился вызов, и он его принял. Статья «Правда о Гитлере» вышла в ноябрьском номере The Strand Magazine и содержала следующее предисловие от редактора: «В этой убедительной статье мистер Черчилль в типичной для себя манере открыто высказывает свои взгляды о действиях и амбициях лидера Германии. Высказанные мнения и сделанные умозаключения основаны на фактах и принадлежат мистеру Черчиллю, при этом они не обязательно совпадают с мнением редакции Strand Magazine»¹⁹².

Весьма вовремя сделанное замечание, поскольку статья Черчилля вызвала порицание у Министерства иностранных дел Германии. Посол Его Величества в Берлине в период с 1933 по 1937 год Эрик Клэр Эдмунд Фиппс (1875–1945) сообщал в Лондон главе Форин-офиса Сэмюелю Хору, что МИД Германии инструктировал своего посла выразить «протест против личных атак на главу немецкого государства», которые содержатся в упомянутой статье¹⁹³. «Мистер Черчилль стал очень непопулярен в Германии», – констатировал Ральф Виграм на следующий день¹⁹⁴.

Недовольство выразил и сам Гитлер, переведя, правда, свою оценку из плоскости личных обид в плоскость международного сотрудничества между двумя странами, которое, по его мнению, изрядно страдает от подобных публикаций. «Какая же судьба ожидает англо-германское соглашение в военно-морской сфере, если автор этой статьи будет военно-морским министром Британии?» –

с нескрываемой злобой вопрошал фюрер¹⁹⁵. «Я не знаю, что на самом деле значит это высказывание, но, если бы мистер Черчилль знал о реакции Гитлера (разумеется, знал. – Д. М.), он, возможно, ответил бы: это лишний раз говорит о необходимости иметь сильное вооружение, в противном случае немцы будут указывать нам, кто должен, а кто не должен входить в правительство нашей страны», – прокомментировал заявление фюрера Ральф Виграм¹⁹⁶.

В статье Черчилля было несколько моментов, которые не могли оставить руководство Германии равнодушными. Самыми сильными оказались последние шесть абзацев, где автор коснулся ужасов «ночи длинных ножей» (известна также как «операция „Колибри“»), которая пришлась на 30 июня 1934 года и ознаменовала собой новые методы устранения неугодных, «без закона, без обвинения, без суда». Жертвами этой расправы стали, по словам автора, «представители различных классов и интеллектуальной составляющей Германии». «Среди них были нацисты и антинацисты, генералы и коммунисты, евреи, протестанты и католики. Кто-то из них был богат, кто-то – беден, кто-то – молод, кто-то – стар, кто-то – знаменит, кто-то – безвестен. Но всех их объединяло то, что они выступали против режима Гитлера»¹⁹⁷.

Впоследствии Черчилль еще вернется к рассмотрению событий 30 июня 1934 года, обозначивших начало единоличного правления фюрера. Той роковой ночью оборвались жизни не только множества невинных людей, попавших под горячую руку слепого террора. Среди раздавленных были также и недавние соратники Гитлера. К лету 1934 года стало очевидно, что в нацистской партии наметился раскол между главой НСДАП и сторонниками социальной революции под руководством рейхсляйтера Эрнста Юлиуса Рема (1887–1934) и одного из основателей НСДАП Грегора Штрассера (1892–1934). Последние считали, что грабежи должны коснуться не только евреев, но и распространиться на другие состоятельные элементы общества. Они призывали к радикальным социальным преобразованиям и старались подтолкнуть к этому Гитлера. Но фюрер был против подобных метаморфоз.

Понимая, что на стороне его противников огромная сила – Рем был главой штаба коричневорубашников и к весне 1934 года завербовал в ряды С А более трех миллионов человек, – Гитлер решил действовать быстро и безжалостно. По словам Черчилля, «в напряженный момент, когда решался вопрос жизни или смерти, он показал себя страшным человеком». Все противники были спешно арестованы и без колебаний расстреляны. В тот день казни продолжались в течение всего дня. У многих палачей не выдерживала психика, а некоторые «эсэсовцы, которые зашли далеко в расправе над заключенными», сами были пущены в расход¹⁹⁸.

А ведь все могло сложиться иначе. Собирая материалы о событиях тех дней, Черчилль был заинтригован тем фактом, что, когда Гитлер приехал в Весзее арестовывать Рема, его сопровождали лишь Геббельс и небольшая группа телохранителей. На обратном пути в Мюнхен им повстречалась колонна грузовиков с вооруженными бойцами СА, которые ехали на запланированную в Весзее через несколько часов конференцию. Гитлер вызвал к себе командира колонны и приказал ему возвращаться в столицу Баварии. Если бы он проезжал по этой дороге часом позже или войска часом раньше, рассуждал Черчилль, тогда Рем воссоединился бы со своей армией и дальнейшая история НСДАП, Германии и всей Европы сложилась бы по-иному¹⁹⁹. Вот уж действительно, это был эпизод, когда «фортуна соревновалась с судьбой»²⁰⁰. Хотя, как правило, все решающие моменты истории являются такими. «На какой же тонкой нити подвешены порой величайшие из дел», – заметил в этой связи однажды Черчилль²⁰¹.