Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965

Манчестер Уильям

Джок Колвилл написал в дневнике: «Пришел в палату, чтобы послушать речь премьер-министра об эвакуации Дюнкерка. Великолепная речь, которая, очевидно, взволновала палату». На следующий день News Chronicle сообщила, что его выступление отличалось «непревзойденным красноречием, бескомпромиссной прямотой и неукротимой отвагой». Гарольд Николсон написал жене, Вите Сэквилл-Уэст: «Днем Уинстон произнес самую блестящую речь, которую я когда-либо слышал». Она написала в ответ: «Жалко, что я не присутствовала, когда Уинстон произнес эту великолепную речь. Даже в пересказе диктора у меня бежали мурашки по коже (не от страха). Я думаю, одна из причин, почему каждого взволновали его обороты в стиле Елизаветинской эпохи, в том, что каждый ощутил мощную поддержку власти; и это были не пустые слова». Вечером в радиорепортаже из Лондона Эдвард Р. Марроу, американский журналист, сказал: «Он говорил на языке Шекспира с настойчивостью, какой я никогда не слышал в этой палате». Позже историк Брайан Гарднер написал, что это выступление «наэлектризовало не только его страну, но весь мир. Этой речью Черчилль завоевал полное доверие

британского народа, которого прежде не имел. Независимо от того, что должно произойти, Черчиллю обеспечено место в жизни страны, он больше никогда не окажется не у дел» [217] .

217

Colville, Fringes, 147—48; News Chronicle 6/5/40; TWY, 93; Gardner, Churchill in Power, 55.

Кроме того, в своей речи Черчилль бросил вызов Гитлеру: «Когда Наполеон расположился у Булони на год со своими плоскодонками и своей Великой армией, ему сказали: «Много трудностей нас ждет в Англии». И их будет, несомненно, гораздо больше, поскольку вернулись британские экспедиционные силы» [218] .

Никто не испытывал такого сильного чувства горечи, как Черчилль.

Выступление Черчилля встревожило французского посла Шарля Корбена. Он позвонил в министерство иностранных дел, чтобы спросить, что премьер-министр имел в виду заявив, что Великобритания, если потребуется, будет сражаться в одиночку. Ему ответили, что он имел в виду, «именно то, что сказал». Это, сказали сотрудники Корбена корреспондентам, «точно не вдохновит французов сражаться несмотря ни на что» [219] .

218

WSCHCS, 6228.

219

George Bilainkin, Diary of a Diplomatic Correspondent (London, 1942), 102.

Французы пришли в сильное волнение. Как им виделось, британская армия сбежала, оставив их на милость врага. Эвакуация, конечно, была бы не нужна, если бы стратегия французов не была столь безнадежно неправильной и если бы Вейган не был лжецом. Кроме того, первоначальная цель операции, как отмечали Горт, Черчилль и Айронсайд, состояла в том, чтобы освободить британские экспедиционные силы, а затем высадить их на юге для воссоединения с союзниками. Потеря техники, оружия, боеприпасов означала необходимость перевооружения, после чего Черчилль собирался отправить войска обратно, и Рейно, Вейган и Верховное командование Франции знали об этом. Но Черчилль знал о тревоге на континенте. 30 мая он решил вылететь в Париж на заседание Conseil Sup'erieur de la Guerre – Высшего военного совета. Он взял с собой Клемента Эттли, Мопса Исмея и сэра Джона Дилла, недавно назначенного начальника имперского Генерального штаба. Спирс встречал их в аэропорту Виллакубле [220] .

220

Chief sources for the last three meetings of the council (Paris, Briare, Tours): Spears, Assignment; de Gaulle, War Memoirs; Ismay, Memoirs; S. Petrie et al., The Private Diaries of Paul Baudouin (London, 1948).

Полет над Францией стал опаснее по сравнению с последним полетом Черчилля. К северу от Парижа небо буквально кишело нацистскими самолетами, и, хотя «Фламинго» сопровождали девять «Спитфайров», пилот изменил маршрут, и они прилетели позже намеченного. Спирс увидел выходящего из самолета Черчилля, который явно находился «в отличной форме. Опасность неизменно действовала на него как тонизирующее и стимулирующее средство» [221] .

31 мая в 14:00 в военном министерстве, расположенном на улице Сан-Доминик, в большом зале первого этажа, выходящем окнами в сад, за большим овальным столом, покрытым зеленым сукном, собрались участники заседания. По одну сторону стола сидели гости, напротив – хозяева: Рейно, адмирал Жан Дарлан, Поль Бодуэн, протеже любовницы Рейно и сторонник капитулянта Петена, Вейган, в военной форме, и, наконец, впервые присутствовавший на военном совете с британцами, восьмидесятичетырехлетний маршал Анри-Фи-липп Петен, в штатском.

221

Spears, Assignment, 1:293—94.

Рейно назначил Петена своим заместителем, надеясь повысить доверие народа к правительству. Во Франции старого маршала считали героем последней войны, национальным героем и Верденским победителем (le vainqueur de Verdun). У британцев было другое мнение. В 1917 году он подавил мятеж во французской армии, пообещав солдатам, что основная тяжесть будущей борьбы ляжет на плечи британцев и американцев. Кроме того, он был ярым англофобом, не признававшим демократию. Ответственность за нынешнее тяжелое положение Франции, по его мнению, лежала на левистах Народного фронта 1935 года [222] .

222

Первый

народный фронт, объединивший все левосторонние партии, был образован во Франции в 1935 году.

«Сейчас, – подумал Исмей, – Петен выглядит старым, скучным капитулянтом» [223] .

Черчилль предложил рассмотреть три вопроса: положение сил союзников в Норвегии, борьбу во Фландрии и вероятность того, что Муссолини скоро вступит в войну на стороне Гитлера. Но сначала он решил сообщить французам хорошие новости. Дюнкеркская эвакуация превзошла все ожидания: вывезено 165 тысяч человек, в том числе 10 тысяч раненых. Вейган резко перебил Черчилля, спросив с ноткой агрессии в голосе: «А сколько французов? Или французов оставили?» [224]

223

Ismay, Memoirs, 134.

224

Spears, Assignment, 1:295.

Англичане ожидали, что сейчас последует вспышка. Все признаки были налицо: Черчилль побледнел, забарабанил пальцами по столу и выпятил нижнюю губу. Он явно был рассержен, и совершенно обоснованно. Вейган узнал об операции «Динамо» шесть дней назад, но забыл сообщить своему командующему на севере и не издал распоряжений относительно участия французов в эвакуации. Это, безусловно, была одна из причин, заставивших премьер-министра прилететь в Париж. Но Черчилль справился с собой, придал лицу грустное выражение и спокойно сказал: «Мы товарищи по несчастью. Это наша общая беда, и мы ничего не выиграем от взаимных обвинений» [225] .

225

Spears, Assignment, 1:295.

Бодуэн написал, что «в его глазах стояли слезы», поскольку его, очевидно, волновали «общие страдания Англии и Франции». Спирс почувствовал, как «напряжение спало». Они возобновили обсуждение повестки дня и пришли к общему мнению относительно необходимости вывода войск из Норвегии для усиления союзнических армий во Франции. Затронули вопрос укрепления Бретонского редута, куда бы они могли отступить в случае падения Франции. Затем разговор перешел на Италию. Если Муссолини вступит в войну, сказал Черчилль, «нам нужно будет немедленно ударить по Италии самым действенным образом». В этот момент французский переводчик, неправильно понявший премьер-министра, сказал, что в Дюнкерке первыми будут эвакуироваться британские солдаты, а французские уже за ними. Черчилль прервал его и, замахав руками, проревел на своем невообразимом французском: «Non! Partage bras dessus, bras dessous», – «Нет! Вместе, рука об руку» [226] .

226

Spears, Assignment, 1:295; Petrie, Diaries, 53–54.

Французы хотели, чтобы Великобритания предоставила больше эскадрилий истребителей. Черчилль напомнил, что правительство его величества уже прислало десять дополнительных эскадрилий, которые были необходимы для защиты Великобритании. Если они лишатся остальных, то люфтваффе смогут безнаказанно наносить удары по «самым важным объектам, заводам, которые выпускают новые самолеты». Мы не можем идти на дополнительные риски, объяснил Черчилль.

Но больше всего его волновал упадок морального духа всех французов, солдат, гражданских лиц и, за исключением Рейно, членов правительства. Он, конечно, мог этого не говорить, но хотел, чтобы они знали, что Англия намерена сокрушить нацистскую Германию любой ценой. «Я абсолютно убежден, что для достижения победы нам нужно лишь продолжать сражаться. Если даже один из нас будет побит, то другой не должен отказываться от борьбы. Английское правительство готово вести войну из Нового Света, если в результате какой-либо катастрофы Англия подвергнется опустошению. Если Германия победит одного из союзников или обоих, она станет беспощадной, нас низведут до положения вечных вассалов и рабов. Будет гораздо лучше, если цивилизация Западной Европы со всеми ее достижениями испытает свой трагический, но блестящий конец, нежели допустить, чтобы две великие демократии медленно умирали, лишенные всего того, что делает жизнь достойной» [227] .

227

Spears, Assignment, 1:314—15.

Эттли подтвердил каждое слово, сказанное премьер-министром, добавив: «Каждому англичанину понятно, что основы цивилизации, общей для Франции и Великобритании, под угрозой. Немцы убивают не только людей, но и мысли». Рейно был доволен; он придерживался того же курса со своими министрами. Однако они разошлись во мнениях. Спирс считал, что пылкая речь Черчилля произвела положительное впечатление на Бодуэна. Отнюдь нет; в дневнике Бодуэн написал, что был «глубоко обеспокоен» клятвой Черчилля и спросил: «Полагает ли он, что Франция должна продолжать борьбу, чего бы это ни стоило, даже если она будет бесполезной?»