Уклоны мистера Пукса-младшего

Джемпсон Майк

— Иес, иес [50] .

И, вместе с потоком английских слов, снова повторяется пантомима.

Милиционер придвигается к прилавку, указывает на хлеб и говорит:

— Хлеб.

Пукс переспрашивает:

— Хлье-еб? Сволочь.

Милиционер прячет улыбку в усы:

— Это — хлеб. Понял? Хлеб, хлеб, хлеб!

Джемс, наконец, понимает: эти подлецы в порту обучили его не тем словам, которые ему нужны. Эта пища называется «хльеб».

Милиционер, между тем, с отвращением произносит «сволочь», отплевывается, морщится, машет руками.

50

Иес, иес — да, да (Прим. перев.).

— Это ругательство. Поняли? Ни-ни!

Боже мой, «сволочь» — обидное слово! Пукс возмущен. Снова пантомимой он изображает, как его учат двое в порту, какие слова они ему сказали. Пукс тычет пальцами в продукты и называет их так, как его этому обучили парни в порту. Каждое слово вызывает краску на лице лавочницы и смех милиционера. Каждое слово сопровождается энергичным:

— Ни-ни!

Наконец, Джемсу отвешивают хлеб. Он расплачивается, театрально извиняется перед лавочницей, сердечно прощается с милиционером и выходит, жуя хлеб. К удовольствию от благополучного окончания инцидента примешивается немного изумления.

Милиционер… Строки из газет… И этот — живой… Просто помог ему, объяснил, не обидел… Строки из газет… И вместе с последним куском хлеба Джемс проглатывает свое изумление: совершенно ясно, что милиционер, видя в нем иностранца, вел себя примерно. С другим делом обстояло бы не так.

Тем временем, улицы, бегущие навстречу, приводят Джемса к ограде большого сада.

Джемс представляется:

— Полит-эмигран. Коммонист — Тамма-Рой.

Молоденькая руководительница изумленно поднимает голову; она очень занята, но удовлетворить любопытство иностранного товарища, заглядывающего сквозь решетку ограды детского сада, сможет ее помощница, Аничка Гуздря, которая, кстати, говорит по-французски.

Джемс потрясен: груда кудрей, голубые глаза, маленький упоительный рот. Египтянка исчезает мгновенно из памяти.

А Аничка сыплет словами, как горохом:

— Так товарищ недавно приехал? Ему интересно? Как ему понравился город? Климат? Люди?

Джемс потрясен: это ерунда, что у нее отвратительное произношение. Каждое ее слово — музыка. Джемс краснеет и решается:

— Первый человек, который мне нравится здесь, — это вы…

Оба краснеют. Аничка водит Джемса по детскому саду, объясняет ему все, но Джемс очень скверно слушает — все его внимание поглощено ресницами Анички, из-под которых изредка блестят глаза. В голове снова встают строки:

ОБЩЕСТВЕННЫЕ ДЕТИ В СОВДЕПИИ.

…Рожденные от несчастных женщин… миллиард беспризорных детей… безобразия в детских домах… нищенствующие дети, у которых воспитательницы отбирают по вечерам милостыню… Рождаются без ногтей… Грязные, как свиньи… пухнут с голоду… Учатся воровать… Детей зверски бьют…

Джемс изумленно осмотрелся: да, действительно — дети очень бедно одеты. Столовая посуда — из жести; не у всех детишек свои чашки. Но… чистые, умытые ребятишки. Ласковые и терпеливые воспитательницы, Ничего похожего на описание газеты… Джемс, поглощенный Аничкой, все же отмечает у себя в мозгу, что, очевидно, газеты его родины ошиблись в детском вопросе. Очевидно, большевики привели в порядок несколько детских садов — вот и все.

Приятное общество Анички навевает приятные, ленивые мысли. Надо, однако, итти дальше. Долгое пребывание может возбудить подозрение даже у детишек.

— Неужели, — прощается Джемс, — наше знакомство оборвется сегодня?

Аничка вскидывает головку, хохочет:

— О, у нас принято по вечерам запросто приходить в гости. Мой адрес…

Джемс, напевая, выходит из ограды детского сада. В кармане — адрес Анички, в сердце — нежность. Боже, какие девушки в СССР!

Увлеченный приятными мыслями, Джемс на мгновение забывает о своем ужасном положении. Ему кажется, что он действительно эмигрант, индусский коммунист. Но сладкое мгновение очень быстро проходит — в памяти встают Лондон, «Лига ненависти», Каир, ощущение смертельной опасности, нелепого нахождения здесь, в красном городе. Джемс устало опускается на скамью.

Ах, отчего он не умер в детстве!

Часы убегали. Вместе с часами таяли остатки мужества Джемса. За этот длинный день Джемс успел увидеть многое: постройки домов, чистые сады, марширующую воинскую часть, движение на улицах, школьников, служащих. До заводских районов Джемс не дошел. Все, что он видел в центре города, нагло подкапывалось под привычные — из газет — представления о Совдепии, о большевиках, о культуре.

В конце дня Пукс забрел на большую площадь с громадной церковью посредине. Сразу встало в памяти:

…Молящихся разгоняют… все входящие в церковь берутся на учет… священники, не восхваляющие большевиков, арестованы… подле церквей дежурят фотографы…

Но вот старушка старательно отбивает поклоны в пыли площади перед церковью. Люди входят в широкие двери. Звон колоколов. И ни одного фотографа, никаких разгонов или арестов…

Несомненно, все это случайности. А, может-быть, большевики чуть-чуть исправились. Может-быть…

Джемсом овладевает почти спортивная горячка: нет, он должен все это проверить. Он должен выяснить, где правда.

Столовая. Джемс сразу вспоминает:

КАК НАДУВАЮТ ИНОСТРАНЦЕВ В СОВДЕПИИ.

…Специальные столовые и рестораны… люди едят падаль… на жалованье, выдаваемое большевиками, нельзя даже пообедать… несвежая, отвратительная пища… Иностранцам готовят пищу отдельно… особые рестораны для приезжающих из-за границы…

Но Джемс готов поклясться, что вначале никто не понял, что он иностранец. И, несмотря на это, обед был вкусен. Очень вкусен. Джемс перевел на фунты и шиллинги стоимость обеда и понял, что в Лондоне это обошлось бы ему почти столько же.

Ну, здесь, в мелочах, большевики могли исправить положение. А вот посмотрим — крупные дела!

Но крупные подвиги пришлось отложить — было уже около семи часов, приближалось время визита к Аничке. Правда, по пути к ней, Джемс успел сравнить содержимое магазинов с описаниями родных газет, успел отметить в уме, что красные солдаты — очень аккуратно, и красиво одетые, вежливые, милые люди, но это проделывалось уже механически. Мозг привык уже сравнивать действительность и газетные описания не в пользу последних. Где-то была скрыта ошибка.