Украденное счастье
Шрифт:
— Со мной не было такого уговора, не должен я наряжаться шутом! Если я и буду играть, то раджей или других героев, но только не Ханумана!
— Что в этом позорного? В нашей труппе все исполняют комические роли, и если уж играть такую роль, не все ли равно — будет ли то роль Ханумана или раджи? — убеждал его хозяин.
— Нет, нет, не смогу я появиться перед людьми с лицом, вымазанным сажей, с бананом в зубах! Избавьте меня от этого!
Хозяин оказался в затруднительном положении. К этому времени голос Рамы, казалось,
— Хануман! Хануман!
Хозяин сказал:
— Я тебе с сегодняшнего дня буду платить пять рупий в месяц, только играй Ханумана!
Нилкомол согласился, но все-таки не мог от стыда выйти на сцену. Несколько человек насильно вытолкнули Нилкомола — Ханумана.
— Что, Хануман, пришел, наконец? — спросил Рама. «Да, пришел», — приготовился ответить Нилкомол, но в это время неожиданно увидел Бидхубхушона. И как путник вздрагивает при виде змеи на дороге, так вздрогнул Нилкомол при виде Бидхубхушона. Он решил, что тот все знает: знает о том, что его, Нилкомола, не приняли в труппу Одхикари, знает, какую он получает плату. Все это в одно мгновение промелькнуло в его голове, и, ничего не отвечая Раме, он обернулся к собравшимся с умоляюще сложенными руками и закричал:
— Господин, меня насильно одели Хануманом!
Все зрители дружно рассмеялись. Нилкомол еще громче крикнул:
— Вы мне не верите? Я могу поклясться, что я не Хануман, мое имя Нилкомол, мой дом в Рамногоре, меня насильно одели Хануманом!
Зрители покатывались от хохота, а Нилкомол сгорал со стыда.
— Дорогой Хануман! — начал Рама.
— Какой я тебе Хануман?! Попробуй назови меня еще раз Хануманом — плохо будет! — огрызнулся Нилкомол.
— Хануман, не допусти моего поражения в битве! — произнес Рама реплику джатры.
— Опять ты заладил: Хануман, Хануман! Какое мне дело до твоей битвы! — еще больше рассердился Нилкомол.
После долгих упрашиваний Нилкомол все-таки согласился помогать Раме в сражении. Но этим его помощь и ограничилась. Едва Рама схватился за лук, как был повержен.
Немного погодя джатра закончилась. Нилкомол сорвал маску и сел, опустив голову. Бидхубхушон подошел к нему:
— Откуда ты появился, Нилкомол?
— Ах! Лучше и не спрашивай! Они ведь не знают меня — потому и смеялись! Но почему ты смеялся? Ты-то меня знаешь, а не мог даже двух слов сказать в мою защиту!
— Но, Нилкомол, я ведь… я смеялся не над тобой, а над твоими словами, — возразил Бидхубхушон.
— Почему же ты смеялся над моими словами? Разве я сумасшедший?
— Я не сказал, что ты сумасшедший!
— Больше я здесь не останусь! — воскликнул Нилкомол.
— Пойдем к нам, Нилкомол! У нас труппа певцов, там не заставляют играть шутов, там все будет хорошо. Ты сколько здесь получаешь?
— Шесть рупий, — помолчав, ответил Нилкомол. Он, конечно, две рупии прибавил. Такой болезнью многие страдают, не один Нилкомол.
Бидхубхушон теперь считался почти главным в труппе. Он приказал:
— Бери свою одежду и приходи. Сначала получи то, что заработал. Мы тоже дадим тебе шесть рупий в месяц. — И Бидхубхушон ушел.
Нилкомол подумал: «Если бы я прибавил еще две рупии, стал бы больше получать! Ах! Ну и дурака же я свалял!».
С независимым видом он подошел к руководителю своей труппы:
— Дайте мне то, что я заработал, я больше у вас не останусь!
Руководитель был очень сердит на Нилкомола. Он беспрепятственно выдал все, что Нилкомолу полагалось, а тот, получив деньги, забрал свою скрипку и пошел в новую труппу.
— Уйду я и от вас, дадатхакур! — заявил он сразу Бидхубхушону.
— Куда? — удивился тот.
— Куда ноги понесут.
— Что это значит, Нилкомол?
Лицо Нилкомола омрачилось.
— Что еще мне остается делать в этой жизни? На родине не мог ужиться; на чужбину пришел — и здесь счастья нет. Сейчас пойду туда, где никто меня не знает.
— Но почему, почему? Ты же сказал, что останешься в нашей труппе. Я уже всех предупредил. Почему же сейчас ты говоришь совсем другое? — продолжал расспрашивать его Бидхубхушон.
— Если я здесь останусь, вы все надо мной будете смеяться, а я этого не снесу. Наверное, меня никто не будет и звать иначе, как Хануман. Пока по улице шел, уйма ребят увязалась следом! Как наш господин Шоду говорил, бывало: ворона каркнет, другие подхватят. Все меня будут дразнить Хануманом. Я думал остаться у вас, но раз уж так случилось, нельзя оставаться! — закончил он.
— Никто здесь не станет дразнить тебя Хануманом, — сказал Бидхубхушон с едва заметной улыбкой.
Нилкомол рассердился:
— О, тхакур, если ты сам так меня называешь, что же тогда о других говорить!
— Когда? Разве я называл тебя так? — изумился Бидхубхушон.
— Тогда поклянись, что больше никогда не назовешь!
— Хорошо, клянусь. Ну, теперь останешься?
— Тебе-то я верю, а что с другими делать? Они ведь не поймут, сколько горя я испытал. Если бы я знал, дадатхакур, разве стал бы участвовать в джатре? — горестно воскликнул Нилкомол.
— Хорошо, ты посиди здесь, а я пойду и всех попрошу не дразнить тебя, а потом приду за тобой.
И Бидхубхушон направился в дом. Нилкомол, успокоенный словами Бидхубхушона, повеселел и стал напевать: «Если мне велит Лотосоокий…». Эту песню он повторил несколько раз подряд.
Вернулся Бидхубхушон. Продолжая напевать, Нилкомол вопрошающе взглянул на него. Но Бидхубхушон, который уже успел забыть «Лотосоокого», услыхав теперь эту песню, не мог не улыбнуться. Нилкомол вспыхнул.
— Нилкомол, на этот раз я не виноват. И в чем вина людей, если ты сам согласился быть Хануманом? — оправдывался Бидхубхушон.