Украденный поцелуй
Шрифт:
— Хорошо. И какими мы будем, когда вернемся?
— Не знаю, Лилиана.
— Тогда, что будет, когда мы вернемся?
Пока она не спросила, я пребывал в нерешительности. Но посмотрев на нее, я невольно озвучиваю свой ответ:
— Не знаю, что будет, но я не могу отпустить тебя.
В ее глазах появляются слезы.
— Ты должен позволить мне вернуться к отцу, чтобы я смогла поговорить с ним. Это единственный способ, чтобы у нас все получилось.
— Я не могу рисковать. Теперь ты моя. Я никогда не признаю его власти над собой.
— Прошу тебя. Ты должен
— Ага, так же захочет, как тогда, когда уволил моего отца из-за того, что я поцеловал тебя? — Без эмоционально спрашиваю я.
Глава сорок седьмая
Лилиана
Бренд не ведет меня в другое место, где обещал довести меня до оргазма прямо под столом. Вместо этого мы возвращаемся в наш фермерский домик, усаживаемся за кухонный стол. И пока я буду жива, я никогда не забуду эту ночь. От кухонного освещения на потолке его лицо кажется осунувшимся, глаза потускнели. Мы пьем виски прямо из бутылки и разговариваем.
Ах, сколько мы разговариваем.
Нам столько нужно всего друг другу сказать и рассказать. Нам столько нужно узнать друг о друге за все эти годы. Иногда в наших глазах появляются слезы. Я ему сообщаю, что серые питбули просто очаровательны, а он мне рассказывает о жестокости мужчин в огромных величественных домах. У меня начинают трястись руки от ярости, сердце разрывается от гордости и боли по тому темноволосому гордому мальчику, который поцеловал меня тогда. Как эти мужчины могли так поступать с ребенком? Когда он начинает о них говорить, мой гнев возвращается.
— Я как-то видел одного из них в газетах. Лорд Хетерингтон был уважаемым членом Палаты лордов и очень известным судьей, который считал, что возраст вступления в брак следует сократить. Я слышал, как он долго плакал и хныкал, как гребаный трус, прежде чем умереть.
Я не виню его за казнь судьи. Я бы сама сделала то же самое. Такие люди не должны существовать. Кто знает, сколько еще мальчиков вот так изнасилуют или убьют?
Я делаю глоток из бутылки, он делает глоток за глотком из той же бутылке. К тому времени, когда мы допиваем вторую бутылку, он уже сильно пьян. Мне хочется сообщить ему, что я его люблю, но слова застревают в горле. Любовь кажется таким обыденным словом. Я имею в виду, что люблю мороженое, но те чувства, которые я чувствую к Бренду, похожи на океан — широкий, глубокий, бесконечный, непостижимый. После всего, что случилось между нами, я готова пойти за ним хоть на край света, отдать за него свою жизнь.
Я вижу, как его движения становятся заторможенными, речь невнятной, а голова начинает клониться вниз.
— Может, пойдем спать? — Спрашиваю я.
Он смотрит на меня снизу-вверх.
— Я не отпущу тебя, Лилиана.
— Я знаю. Я и не хочу, чтобы ты меня отпускал.
— Я говорю это, чтобы ты знала. Я скорее умру, чем отпущу тебя, мать твою.
— Никто не должен умирать, — твердо заявляю я.
Он смотрит на меня грустными и потерянными глазами.
— Боюсь, ты не очень хорошо знаешь своего отца. Думаю, скорее всего, тебе придется выбирать между ним и мной.
Я резко поднимаюсь, деревянный стул падает на пол из плитки.
— Не говори так. Мой отец никогда не причинит мне боль. Если он обидит тебя, то обидит и меня. И я точно знаю, что ты никогда не сможешь сделать ему больно, потому что, если ты причинишь ему боль, то считай причинишь и мне.
— Между нами собралось слишком много нерешенных проблем. Слишком много ненависти.
— Прости меня, — говорю я. — Прости моего отца, а главное, прости самого себя. Это единственный способ, когда мы сможем двигаться вперед, если простим друг друга.
— Пока я тебя не похитил, я мог во всем винить тебя. Вообразив, что виновата только ты, но теперь… когда я обнажил свою рану. Это я во всем виноват, я именно та болезнь, которая поразила мою душу. С самого начала была только моя вина. Я был причиной всех тех трагедий. — Он делает паузу, прежде чем закричать от боли. — Я не могу себя простить.
— И до каких пор? — С остервенением спрашиваю я. — До каких пор ты будешь себя винить? Пока что-то не случится со мной или с моим отцом? Или, пока с тобой что-то не случится, и тогда ты оглянешься назад, сожалея о том, что был таким дураком, не позволяя себе быть счастливым, все это время лелея свою вину. Как ты думаешь, как чувствуют себя твои родители, наблюдая за тобой от туда?
Его глаза темнеют, лицо внезапно становится ледяным.
— Не говори о них.
— Хорошо, прости, — тут же отвечаю я. Я не хочу отталкивать его от себя.
Он моментально становится таким измученным и бледным.
— Нет, тебе не за что извиняться. Это не твоя вина. Пойдем спать, Принцесса.
Мы, шатаясь, поднимаемся по лестнице. В окно светит полная луна, его спальня наполнена голубым светом из-за снега, окутывающим землю. Он падает на кровать, и я начинаю раздевать его.
— Мы будем трахаться? — спрашивает он.
Я хихикаю.
— Мне кажется, что нет.
— Почему нет? Разве ты не хочешь?
— Гм... у тебя скорее всего возникнут проблемы, чтобы поднять свой член.
— У меня никогда не было с этим проблем, Принцесса. По крайней мере, когда дело касается тебя, — отвечает он, но веки у него уже закрываются. Я осторожно снимаю с него рубашку и брюки. И когда я окончательно его раздеваю, обращаю внимание на татуировку, которую видела раньше. Нож с замысловатой резной ручкой, но раньше я не разглядела букв на лезвии — Лилиана.
Я провожу пальцами по буквам своего имени. У него кожа шелковистая и теплая. Слезы начинают застилать мне глаза. О, сколько он настрадался за свою жизнь из-за одного неосторожного поступка. У меня сон, как рукой сняло, поэтому придвигаю стул и сажусь рядом. Я никогда не видела более беспокойный сон, чем у него. Он постоянно ворочается, словно во сне не может найти себе места, дыхание прерывистое, словно сражается с драконами, либо просто испытывает боль. Он постоянно хмурится, а иногда издает какие-то звуки. Даже зовет меня.