Украденный сон

Маринина Александра

– Ну извини, старушка. Сойдемся на том, что мы оба не правы. Но согласись…

Леша не успел договорить, как его прервал телефонный звонок.

– Как чувствуешь себя, Стасенька? – заботливо осведомился Колобок.

– Плохо, Виктор Алексеевич. Был врач, дал мне больничный на десять дней, ведено лежать, спать и не дергаться.

– Хорошо тебе, – с завистью вздохнул Гордеев. – А на меня тут ушат помоев выливают.

– Кто?

– Сначала Ольшанский. Его, видите ли, вызвал начальник следственной части и устроил разнос за дело Ереминой.

Кричал, что если не знают, как раскрыть преступление, так пусть честно признаются в своей несостоятельности и приостанавливают дело, а не изображают видимость активности.

Попросил принести дело, сам лично его прочитал, ткнул носом в то, что в деле после шестого декабря не появилось ни одного нового документа, обозвал Костю бездельником и велел немедленно готовить постановление.

Костя, конечно, на меня собак спустил, ну а я, как водится, на него. У меня сыщики по горло загружены, света белого не видят, а такие следователи, как он, тянут резину, ничего сами не делают, все только и дожидаются, пока им оперативники дело раскроют. На том и расстались. Потом Гончаров, который наружниками командует, прилетел весь в мыле отношения выяснять. Орал, что у него людей не хватает и если я у самого генерала рапорт не подпишу, он своих ребят с наших объектов снимает. Так что все, кто у нас фигурировал по делу Ереминой, остаются без прикрытия.

– Ну так подпишите бумагу у генерала, в чем проблема-то?

– Ходил.

– Ну и?

– Как пришел, так и ушел. Еще и наслушался и про себя, и про тебя, и про Божью матерь. Ты, может, еще не слышала, убит председатель правления банка «Юник», так что теперь это у нас будет преступление номер один, все силы бросаем на него, а убийство каждой проститутки расследовать – без штанов останешься, зато с кучей выговоров. Вот так примерно.

– Лихо, – посочувствовала Настя. – Достается вам.

– Это точно. Только сдается мне, деточка, что кто-то где-то давит на все клавиши, чтобы мы дело Ереминой прикрыли.

"Все пропало, – вмиг похолодев, подумала Настя. – Черт его дернул говорить об этом. Он ничего не понял. Или врач ему ничего не передала. Все пропало".

– И… что же теперь? – осторожно спросила она.

– А ничего. Дело-то мы и так собирались прикрывать, ты же мне сама сегодня утром сказала, что все возможности исчерпаны, да и Костя Ольшанский с этим в принципе согласен. Просто мы оба не любим, когда на нас пытаются давить. Строптивый я стал к старости. Одно дело, когда ты сам решение принимаешь, и совсем другое – когда тебе его навязывают.

Времена-то уже не те, чтобы с прежним аппетитом жрать такое дерьмо. Когда на меня начальство давит, меня так и тянет назло ему сделать наперекор.

– Да ладно вам, Виктор Алексеевич, нынешние начальники те же, что и раньше были, откуда им новых привычек набраться. Вот и работают по-прежнему. Не обращайте внимания, здоровье дороже, – посоветовала Настя.

– И то сказать. Ну вот, поплакался тебе в жилетку, вроде легче стало.

Тебе нужно что-нибудь?

Может, продукты, лекарства?

– Спасибо, у меня здесь Леша, так что я всем обеспечена.

– Слушай, а может, тебя к тестю в клинику отвезти на консультацию?

Все-таки сердце, с этим не шутят.

Тесть Гордеева профессор Воронцов был руководителем крупнейшего кардиологического центра и как врач пользовался мировой известностью.

– Не надо, я еще не при смерти, – отшутилась Настя. – Полежу несколько дней, и все пройдет.

– Ну смотри. Если что надо – звони.

Положив трубку, Настя присела на диван, чтобы унять бешено колотящееся сердце. Колобок вступил в игру. Пора и ей, Насте, делать свой ход.

Евгений Морозов, распрощавшись с Настей, с удовольствием занялся работой самостоятельно. Перво-наперво он решил все-таки разыскать неизвестно куда запропастившегося Александра Дьякова и для этого отправился в Северный округ, где был прописан Дьяков и где у самого Морозова жил надежный источник информации. Имя у «источника» было замысловатое – Нафанаил Анфилохиевич, но окружающие называли его проще – Нафаня. С возрастом к смешному сокращенному имени прибавилось слово "дед".

Отсидок у деда Нафани было не счесть, но к воровской элите он не принадлежал, сидел в основном по хулиганскому пьяному делу, в кратких перерывах между ходками исправно работал, пил, правда, не менее исправно.

Природа наградила Нафаню завидным здоровьем, и несмотря на систематическое пьянство, алкоголиком он не стал. К старости решил осесть поближе к детям и внукам, и хотя понимал, что никакой любви родня к нему не испытывает, но все же надеялся, что в старческой немощи его не бросят подыхать под забором.

Пенсию дед Нафаня себе своими приключениями в зоне не высидел, поэтому, несмотря на возраст, продолжал по мере сил работать вахтером в трех разных местах по режиму "сутки через трое". Ну и еще кое-чего по мелочи.

Надо же расплачиваться за предоставление московской прописки с таким-то ворохом судимостей.

Морозов познакомился с Нафаней, когда был еще старшим лейтенантом, отчего и называл его дед не иначе как «старшой». Отношения их были ровными, скорее теплыми, чем прохладными. Нафаня Морозову ничем обязан не был, но из всех милиционеров, которые пользовались услугами деда, «старшой» был единственным, кто платил, во-первых, всегда, во-вторых, наличными, а главное – сразу, а не откладывал на потом.

– Здоров, старшой, – приветствовал капитана дед Нафаня, увидев знакомую фигуру в вестибюле учреждения, где в этот день старик нес вахту.

– Здравствуй, дед, – приветливо кивнул Морозов. – Как живешь-можешь?

– Живем-то хорошо, а вот можем плохо, – выдал традиционное приветствие Нафаня. – С чем пожаловал?

– Покалякать, чайку попить. Примешь?

– А чего ж, дело хорошее. Сегодня короткий день, в час дня все уж по домам разбегутся, так что мы с тобой и чаю напьемся в тишине, и накалякаемся. Или тебе горит?