Украденный сон

Маринина Александра

– И я не знаю. Хочу надеяться, что знал бы, если бы что-либо подобное случилось. Еще вчера я вам с уверенностью сказал бы, но сегодня я уже ни за что ручаться не могу, – глухо произнес Ольшанский.

– Вы простите меня, я знаю, что вы очень дружны с Ларцевым, – виновато сказал Гордеев. – Мне не нужно было затевать этот разговор, все это одинаково тяжело и вам, и мне. Но ведь есть еще Анастасия, которой чем-то угрожают, я не хочу причинить ей вред, поэтому я должен знать как можно больше, чтобы понимать, что я могу сделать, а чего не могу. Простите меня, – повторил он, с трудом поднимаясь из-за стола.

"Как же сильно я сдал, – подумал полковник, негнущимися пальцами застегивая пуговицы на тяжелом, не просохшем от мокрого снега пальто. – Вялость

какая-то, рука немеет, встал со стула – и голова кружится. Мне же всего пятьдесят четыре, а я за два месяца превратился в развалину. Ах, Ларцев, Ларцев, ну зачем ты это сделал? Почему сразу не пришел ко мне?

Чем же они тебя так скрутили?"

Борясь с головокружением, он спускался по лестнице, крепко ухватившись за перила и внимательно глядя под ноги. И в этот момент понял, чем же «они» держат Володю Ларцева. И понял, что тем же самым они связали руки и Насте. Так быстро, как позволяло здоровье, он добрался до сержанта, несшего вахту у входа в городскую прокуратуру, и, не спрашивая разрешения, пододвинул к себе телефонный аппарат.

– Паша? Где Ларцев?

– В тюрьме, у него сегодня два допроса.

– Найди его, Паша, кровь из носу, найди немедленно.

– Ты где ходишь, между прочим? – язвительно спросил Жерехов. – Обещал быть через полчаса. Не забыл, что тебя Морозов дожидается?

– Забыл. Я уже выхожу, на крыльце стою. Он у тебя в кабинете?

– Пошел сигарет купить.

– Ты извинись за меня, Пашенька, пусть еще немного подождет. Я, честное слово, уже иду.

Путь от прокуратуры до Петровки был недолгим, а полковник Гордеев очень старался идти побыстрее. Но он все равно опоздал.

Глава четырнадцатая

Настя сняла халат и надела джинсы и строгий черный свитер.

– Ты чего? – удивился Леша. – Ждешь кого-нибудь?

– С мыслями собираюсь, – коротко ответила она и ушла в ванную.

В ванной она долго и тщательно расчесывала волосы, потом собрала их в тугой узел на затылке и закрепила шпильками. Внимательно всматриваясь в свое отражение, достала из висящего на стене зеркального шкафчика несколько коробочек с гримом.

"Я злая, жесткая, суровая, наглая, уверенная в себе, холодная, расчетливая стерва", – повторяла она, прикасаясь к лицу едва заметными движениями широких и тонких кисточек. Работа была кропотливая и сложная, и к тому времени, когда лицо было «сделано», произносимые заклинания возымели эффект. Теперь из зеркала на Настю глядела строгая, холодная женщина, глаза которой не знали слез, сердце – жалости, а ум – сомнений.

Она еще немного постояла в ванной, потом осторожно прошла в комнату, стараясь, чтобы Леша не увидел ее лица, и встала перед большим, в полный рост, зеркалом. Плечи расправить, спина прямая, подбородок вздернут, все тело – как натянутая струна. Она закрыла глаза, стараясь отключиться от зрительного образа и привести себя в соответствующее душевное состояние.

"Люди – грязь, и во имя собственного благополучия ими можно пренебречь.

Я не хочу, чтобы обезумевший от горя Ларцев застрелил меня и Чистякова, поэтому я готова предать всех и вся, лишь бы остаться в живых. Мне наплевать на его дочку, но я понимаю, что если с ней что-нибудь случится, мне не жить. Я спасаю себя. И дело я имею только с самым главным, а все эти ларцевы, гордеевы, ольшанские и прочие – такая же шушера, как и те пацаны, которые стерегут меня на лестнице и в подъезде. Шавки, которыми можно пренебречь во имя спасения собственной жизни…"

– Что с тобой? – ошарашенно спросил Леша, увидя свою подругу.

– А что?

– От тебя веет холодом, как из морозильной камеры. И лицо какое-то…

– Какое? – Она не могла позволить себе улыбнуться, чтобы не вывалиться из с трудом созданного настроения.

– Чужое. Вроде твое, а в то же время вроде это и не ты. Снежная королева.

– Так надо. Ладно, я пошла. Сиди тихо, не вмешивайся.

Она уверенно открыла дверь и встала на пороге, не сделав ни одного шага на лестничную площадку. Мгновенно

снизу послышался тихий шум шагов, в пролете показалась голова симпатичного блондина с ясными глазами и пухлыми губами. Ангельское личико Настю не обмануло, она сразу заметила и оценила мягкость и гибкость походки, налитую мускулатуру, настороженно напряженную шею. "Десантник", – определила она и вполголоса сказала:

– Подойди ближе.

– Зачем? – так же тихо спросил блондин, но с места не двинулся.

– Я сказала – подойди.

Металла в голосе было достаточно, чтобы охранник послушался. Он поднялся на несколько ступеней, после чего вытащил пистолет и сделал еще два шага.

– Скажи, чтобы мне позвонили, – так же холодно произнесла Настя.

– Кому сказать? – оторопел блондин.

– Не моя забота. Мне нужен Дьяков. Пусть его пришлют.

– Зачем?

– А это не твоя забота. Ты – «шестерка» дешевая, тебе только меня охранять и доверили. Пусть мне позвонят, объясню, зачем нужен Дьяков. Жду десять минут.

Она отступила назад в прихожую и закрыла дверь. Не слишком резко, чтобы движения не казались нервными. Но и не слишком медленно.

– Ася, что происходит? – требовательно спросил Чистяков, преграждая ей дорогу.

– Помолчи, – процедила она сквозь зубы, отстраняя Лешу, и пройдя в комнату, встала у окна.

– Ася!

– Я прошу тебя, не мешай мне. Мне очень трудно сосредоточиться, ты меня сбиваешь, – холодно произнесла она.

Леша ушел в кухню, хлопнув дверью. "Стерва, – подумала Настя, – какая же ты стерва. Но, может, это и к лучшему. Примадонна из провинциального театра. Держись, подруга, извиняться будешь потом. Две минуты прошло, осталось восемь. Мальчонка, который бегал в аптеку, побежал куда-то за угол. Наверное, в автомат, звонить. А может, у него там машина стоит радиофицированная. Проверим, угадала ли я. Наружники, которые отслеживали того человека, который проверял меня в поликлинике, сказали, что он звонил в строго условленное время, но ни с кем не разговаривал. Какая-то хитрая система передачи информации, без личного контакта. Интересно, как эта система сейчас сработает? Если я не права, в течение десяти минут мне позвонят. А что будет, если я права? Забудь о девочке, забудь о Ларцеве, забудь обо всем, ты решаешь задачку, просто математическую задачку, соберись, не волнуйся, ты спасаешь свою жизнь, люди – грязь, они не стоят твоих волнений, думай только о себе. Нет таких слов, как «справедливость», "правосудие", «возмездие», "преступление", ты забыла эти слова, ты их никогда не знала. Есть ты, есть Чистяков. И есть жизнь. Просто жизнь. Форма существования белка. Четыре минуты. Ты будешь делать все, чтобы угодить им, чего бы тебе это ни стоило. Ты трезво мыслящая женщина и отчетливо понимаешь, что с ними тебе не справиться и поэтому не надо с ними воевать. Их много, а ты одна. Никто тебя не осудит, никто не посмеет тебя осудить. Пять минут…"

Она не отрывала взгляда от окна. Мокрая хлюпающая грязь на тротуарах, мокрая темная одежда на прохожих, грязные брызги из-под колес проезжающих машин. Неужели всего десять дней назад было яркое средиземноморское солнце, белокаменные дворцы, вечнозеленые деревья, синяя вода фонтанов, веселая мама и влюбленный в нее профессор Кюн, неужели всего десять дней прошло с тех пор, как она впервые за много лет почувствовала себя свободной и счастливой?

Кажется, что этого не было вообще. Никогда. Ее жизнь всегда – в холоде, грязи, страхе и боли. Даже если это лето. Даже если не болит спина.

Все равно ее жизнь – холод, грязь, страх и боль. Семь минут. Мальчонка бежит обратно. Быстро бегает, сучонок…

Звонок в дверь раздался, когда до истечения назначенного Настей срока оставалась минута. Она щелкнула замком и царственно возникла на пороге.

Блондин-десантник вполне грамотно стоял в нескольких шагах от двери: будь у обитателей квартиры нехорошее намерение схватить охранника и рывком втащить внутрь, им это никак не удалось бы.

Настя стояла молча, источая волны надменности и холодного презрения.